Страница 152 из 160
Оставалось еще одно дело. Калами предполагал, что может сюда вернуться. Правда, он думал, что вернется вместе с Бриджит. Но это не меняет дела. Меры предосторожности, которые он принял, сгодятся и для Медеан.
Осенью, во время одной из своих прогулок по дому, Калами обнаружил в подвале несколько мотков веревки, аккуратно развешанных на крючках. Перед отъездом он повесил рядом еще один моток, надеясь, что там его не заметят. Слуга-недоумок сам принес ему эту веревку вместе со снастями, и на глазах у ничего не подозревавшей Бриджит Калами вплел в нее волосы из ее гребешка и свою кровь. Бриджит поверила, что это просто очередная снасть, нуждающаяся в починке перед отплытием в Изавальту. Скрученная из пеньки, белой шелковой нити и волшебства, эта веревка годилась для самых разных целей. Теперь Калами извлек ее из темного подвала и, держа в обеих руках, подошел к Медеан.
Она все еще не вышла из оцепенения, но к лицу уже прилила кровь, и стало заметно, как поднимается и опускается под ворохом одеял ее грудь. Скоро она очнется. Конечно, проще всего было бы оставить ее в этом холоде насовсем. Но если Медеан будет чересчур слаба, она может умереть, прежде чем он получит от нее то, что ему нужно, а этого Калами не мог допустить.
Зажав в одной руке нож, другой он откинул одеяла. Медеан шевельнулась и застонала, но быстро затихла вновь. Калами принялся методично кромсать ножом ее одежду: мантию, корсаж, рукава, сорочки, юбки, нижние юбки, белье - до тех пор пока Медеан не осталась лежать обнаженной на подстилке из императорских тряпок. Если на ее одежде и были какие-то защитные заклинания, то теперь они исчезли, улетели в глухую зиму, и их не вернуть. Калами скривился от отвращения при виде нагого старческого тела. Вспомнив великолепные формы Лисицы, он поспешил снова прикрыть Медеан одеялом.
Затем Калами пододвинул к кушетке скамеечку для ног, сел на нее и постарался внутренне приготовиться к той страшной тяжести, которая всегда наваливалась на него, когда он колдовал в этом мире. Он пропустил веревку между пальцев, поцеловал, подышал на нее и открыл свою душу.
В синем-синем море
Есть остров, где на взгорье...
- бормотал он, обвязывая один конец веревки вокруг шеи Медеан. Он проверил, не слишком ли плотно завязан узел. Не хватало только удушить ее. Рано еще.
Древо древнее стоит,
А на нем орел сидит...
Воздух в комнате обступал его плотной стеной. Он все сгущался и холодел, пока Калами не стало казаться, что он вдыхает в легкие ледяной туман. Жар-птица тревожно пискнула, почувствовав, что в воздухе появилась одна из двух жизненно важных для нее стихий.
У орла того два глаза,
Хоть и зрение одно...
Веревка стала тяжелой, пальцы - толстыми и неуклюжими. Когда Калами взялся за свое запястье, руки его дрожали.
Так и я с тобою связан.
Врозь нам жизни не дано!
Веревка налилась свинцовой тяжестью, холод стал невыносимым. Ныло все тело, легким не хватало воздуха, в ушах звенело от напряжения. Калами поднял руку и дважды обернул веревку вокруг запястья.
Вместе верить, вместе знать,
Слышать, видеть, понимать!
С этими словами Калами упал на кушетку, растянувшись поперек императрицы, словно усталый любовник.
И вместе они увидели сон.
Калами, как и ожидал, был Аваназием, а Медеан была юной красавицей, на которую только что свалилось бремя власти, омрачив ее лицо тревогой, но еще не лишив ее света разума. Они стояли рядом на склоне холма в золотисто-красном свете уходящего дня. Глаза Медеан были закрыты, и она слегка покачивалась, ибо душа ее была в таком же бессознательном состоянии, как и тело на кушетке.
Калами поднял руку и коснулся ее глаз.
- Проснись, Медеан. Ты спала.
Медеан сонно заморгала, встряхнулась, подняла глаза и увидела того, кого давно мечтала увидеть.
- Аваназий! - Она, как ребенок, повисла в его объятиях, словно никогда и не слышала о приличиях и этикете.
- Медеан, - нежно пробормотал Калами, легонько проведя рукой по ее волосам.
- Мне приснился сон, Аваназий. Кошмарный сон. - Медеан игриво оттолкнула его, но ее руки по-прежнему покоились у него на плечах. Она стала рассказывать, и слезы потекли по ее щекам. - Я была старой, сумасшедшей женщиной, запертой в своем дворце. Я всего боялась - огня, Жар-птицы, своих слуг... А тебя со мною не было. Я убила тебя, Аваназий! - Она отшатнулась от него. - Я тебя убила.
- Ты не могла меня убить, - сказал он, накрывая ее руки своими ладонями. - Зачем? Я бы сам отдал свою жизнь за тебя. Ты ведь знаешь.
- Знаю. - Она кивнула, но плакать не перестала. - Но я бы никогда об этом не попросила...
Калами взял Медеан за подбородок, чтобы она взглянула Аваназию в глаза:
- Кто знает, возможно, тебе придется это сделать. Ведь ты императрица.
Теперь уже она оттолкнула его по-настоящему, отвернулась и стала смотреть на долину, что лежала внизу, под холмом. Калами узнал это место здесь была заключена в клетку Жар-птица. Здесь Медеан в последний раз говорила с Аваназием. Здесь должно быть принято решение.
- Я не хочу быть императрицей! Пусть ею будет кто-нибудь другой. Освободи меня от этого.
- Ты действительно этого хочешь, Медеан? - спросил он, подходя ближе.
- Да! - Она резко обернулась к нему. - Всем сердцем. Если не буду императрицей, никто не будет меня обманывать, никто не станет добиваться моей любви ложью. Я буду просто собой, и мне уже не придется жалеть о том, что я появилась на свет.
Калами (в облике Аваназия) покачал головой:
- Я и не знал, что ты так глубоко это чувствуешь.
Она недоуменно на него уставилась:
- Как ты мог этого не знать?! Разве я когда-нибудь говорила что-то другое?
Он пожал плечами:
- Я думал, это просто легкомыслие юности. У всех бывают такие моменты, когда хочется быть кем-то другим.
Медеан стала спускаться вниз по травянистому склону. Ее золотые волосы поблескивали в лучах солнца.
- Мне лгут, и лгут, и лгут - а все из-за того, кто я, - сообщила юная Медеан зеленой долине. - Вокруг меня одно притворство, потому что я - дочь своего отца. Мной играют, словно пешкой, словно куклой, которая умеет лишь открывать и закрывать глаза. Как же я могу не желать быть кем-то другим?