Разорванный мир

- А ты хорошо выглядишь, мам, - искренне сказала Дали. Шестидесятилетняя стройная женщина с улыбкой посмотрела на нее.

- Ох, скажешь тоже... Старуха и есть старуха. А ты бы пошла пока в ванную, скоро обедать будем. И одень что-нибудь приличное наконец.

Дали с удовольствием полежала в ванной, вспоминая давно забытые ощущения, оделась во все чистое... Бог ты мой, кружевное белье, белоснежная блузка, юбка наконец-то, а не штаны! Из зеркала на Дали смотрела не старая еще, хотя и со значительной проседью в волосах, сорокалетняя женщина, черноглазая, живая, крепкая. Дали крутнулась на носках, легкая юбка взлетела и колыхнулась вокруг колен. Что-то кольнуло в сердце: а если тревога? Тьфу ты, какая тревога, посмеялась над собой Дали. Здесь не бывает тревог...

Они вкусно пообедали. Картофельный суп, шницели, кексы на десерт. Синди сама пекла. Совсем взрослая девчонка становится. Серое шелковое платье, нитка жемчуга - вечерний наряд делал ее старше. О Хэлле не говорили. Синди, оказывается, выполнила норму юного мастера по прыжкам в длину. "Я же тебя не зря в детстве зайчиком звала", - заметила Дали. И в школе у нее все было хорошо. На осеннем балу она будет играть бабочку. Они уже сейчас шьют костюмы и репетируют. А еще они построили сами за лето корабль ("Да я же тебе писала") и плавали по Листре до самого Филареса. И у нее самые большие астры выросли. Одна очень красивого цвета, нежно-нежно голубая. А Лир обнаглел. Сбежал и нашел себе какую-то овчарку, ее хозяйка приходила жаловаться. Но мы пообещали, что щенков пристроим.

Потом, не успели убрать посуду, заявилась Тамми. Слух о возвращении Дали, неизвестно, кем и когда пущенный, пронесся по городу. И до вечера шли уже не переставая. К счастью, Синди напекла много кексов. Чай приходилось ставить три раза. Все было как обычно, как и следовало ожидать.

И только ночью Дали вспомнила Римонду и вспомнила Хэлла. Дверь над пропастью чуть приоткрылась. В окно смотрела яркая белая луна, и как завороженная, Дали не сводила с луны взгляда.

Маленький мальчик помнился ей. Маленький мальчик сидел у нее на руках. С ним было куда тяжелее, чем с Синди. Он был капризным, непослушным, часто болел, он дрался, ломал руки и ноги, вечно был в синяках. Он купался, где не положено, бил стекла, лазил по крышам. Он мастерил рогатки. Но бог мой, она была матерью маленького мальчика! Какой она была счастливой, ничего не понимающей дурой!

Каким он был дерзким, противным мальчишкой... Но он возвращался-то сюда, в этот уют и тепло, и здесь его кормили, укладывали спать, здесь ему читали вслух книги, смазывали царапины. Теперь ничего этого у него нет. Он отверг все это ради своей волчьей мужской свободы. Дали знала, всегда знала, что это произойдет. Хэлл не из тех, кто может остаться. Тот мир, страшный мир манил его, звал, требовал к себе. Хэлл был сыном того мира, неважно, что вырос он в Арвилоне (А где еще, кроме Арвилона, могут вырасти дети?) И теперь он получал то, что выбрал сам. Что не мог не выбрать. Но Дали стискивала зубы, и подушка ее была мокрой, она думала о мире, где живет теперь Хэлл, она думала о том, что он ел сегодня, на какой кровати и на кровати ли - он спит, и спит ли вообще, и жив ли он, и если жив, то, возможно, избит, ранен, унижен, да бог мой, с ним могло произойти все, что угодно... С этим маленьким мальчиком.

Потом она думала, что Хэлл мог и сам стать насильником, убийцей, мучителем... Честно - мог. Здесь он был добрым мальчишкой, но там, за пределами Арвилона, люди быстро меняются. Он всегда шел на поводу у других. То, что считается признаками мужественности, всегда вызывало у него восторг - презрение к своей и чужой боли, черствость, злоба, физическая сила... Он очень хотел стать таким. Стать суперменом. Тот мир - это и есть мир суперменов, где каждый когтями и зубами доказывает свое право на жизнь, на превосходство.

Потом Дали понимала, что сделала все, что могла. Что останься она здесь, это ничего не изменило бы. Мальчики не потому уходят от нас, что мы не любим их. Нет. Они уходят потому, что им скучно с нами. И потому что они всегда ищут и продолжают искать отцов - которых никто из них не знает и не узнает никогда. Почти никто. И находя тех, кто похож на отца, они спрашивают у них, как жить. И отцы учат их. И они идут убивать своих матерей и сестер. Так погибла Римонда...

К рассвету Дали заснула.

Дали не очень хотелось идти к градоправительнице Листраны. Она сама даже не понимала, почему. Не отдавала себе отчета. Можно было отговориться какой-нибудь болячкой. Но Синди так рвалась показать всем свое новое шелковое платье и свою маму, летчицу-истребителя... Дали устала, ей хотелось побыть дома одной, наедине со своей комнатой, с роялем, с книгами... Ее же не оставляли в покое. И меньше всего ей хотелось встречаться с самой градоправительницей, Лорой. Хотя отношения всегда были хорошие. Дочь Лоры, Юлия и Хэлл были одного возраста... и учились в одном классе.

Лора и поздоровалась с ней, казалось, как-то холодно. "Здравствуй, Дали", протянула руку - и проплыла мимо, беседуя с другими дамами. Ну и плевать, решила Дали. Она украдкой осмотрела себя в зеркале. Сшила новый наряд, разорилась. Впрочем, платили-то ей хорошо. Невозможно же всю жизнь в летной куртке.

Легкая сиреневая вуаль окутывала плечи (широковатые, надо сказать), падала вниз, и под ней неясно прорисовывались очертания плотной фигуры Дали, обтянутой фиолетовым шелком. Аметистовое колье смотрелось, пожалуй, несколько тускловато на смуглой коже. И все же это было прекрасно! Дивное чувство - легкая, летящая юбка, высокие каблуки... И плевать на все, сказала себе Дали, любуясь зеркальным изображением. Сейчас танцевать пойду.

Тем временем начался небольшой любительский концерт (хор девочек, в том числе, и Синди, пел "Stabet Mater"), глядя на чистые, раскрасневшиеся лица подростков, Дали снова ощутила укол в сердце... Им-то хорошо. Хорошо тем, у кого нет сыновей. Или вот Дейл Саторн. Ему уже двадцать. Он не ушел. Сидит с матерью под ручку, весь во внимании, весь такой благопристойный, благообразный, в черном костюме. Учится на священника. Редчайший случай. Он остался в Арвилоне. Один на пятьдесят. Хорошо Лоре. У нее только один ребенок, и это дочь. Юлия. Ей шестнадцать уже. Шестнадцать было... (почему было?!) Шестнадцать и Хэллу. Мать писала, у Хэлла была какая-то симпатия к Юлии. Гуляли вместе, что ли. Не удержала его эта симпатия... Где, кстати, Юлия? Дали огляделась. Не видно. У этих шестнадцатилетних бывают заскоки. Мало ли что... Господи, почему ЭТО свалилось именно на меня? За что? В чем я виновата? Нужно было оставаться с детьми... Но кто будет охранять Арвилон? У всех дети...

Господи, да перестань, приказала себе Дали. Ты же все знала. Ты знала, что так будет. Все мальчики, вырастая, уходят из Арвилона. Остаются только двое на сотню, по статистике. Здесь живут только женщины. Мальчики уходят в мужской мир. Это уже давно так сложилось. Спокойной можно быть только с дочерью. А с сыном нужно заранее себя настраивать - он уйдет. И ты знала это. В чем же теперь дело?

Может быть, Лора побоялась иметь еще ребенка, после Юлии... Может быть, боялась, что родится мальчик. Понять это тоже можно. Многие так. Это вот она, Дали, никогда ни черта не боялась.

После хора девочек выступало струнное трио. Моцарт, Чайковский, напоследок женщины сыграли вещь, еще не слышанную Дали - новое произведение Дэллы Траян, пьесу, которая называлась "Сон о реке". Музыка плыла волнами, трепетала, замирала, кружилась в водоворотах... Завораживала и вела, и сердцу становилось все легче, все легче. Так бывает, когда пристально смотришь на текущую воду. Дэлла Траян (жила она, кажется, в Луканосе) всегда потрясала необыкновенной глубиной и какой-то природной естественностью композиций...

После музыкантш вышла на середину совсем молоденькая девушка, лет семнадцати. Чуть-чуть старше Хэлла, а может быть, даже и не старше. Красивая, светловолосая... Что-то в ней такое было. Одета совсем просто, в белое платье, волосы зачесаны назад без затей, никакой косметики, горящие большие серые глаза. Хрупкой ее нельзя было назвать, но и полной - тоже. И какая-то сила ощущалась в ней, в том, как она держалась, как вышла... Имя ее Дали прослушала. Девушка просто взяла микрофон и начала читать стихи. ПО-видимому, свои, потому что читала она не артистично, да и стиль был совершенно незнаком Дали.