Разорванный мир

- Да ничего же нам не будет, - плача, говорила Чена, - Ну и что, что они знают? Они не скажут никому. Но даже если скажут - что в этом плохого? Пойми ты, нас не осудит никто... Только за автомат, может быть. Про автомат я никому не сказала.

- Вы все какие-то блаженные, - буркнул Мартин, - Армия, тоже мне. Под боком живет враг спокойненько, ты к нему на свидания ходишь, а весь аэродром рукоплескает. Автомат свой вынесла, и никто не заметил. Как вас до сих пор еще не перебили всех?

- Но ведь не перебили...

- Может, ты мне еще предложишь у вас поселиться?

- Ой, Мартин... Это было бы так здорово! - Чена подняла голову, глаза ее засияли,- Нет, правда! Мы бы поженились с тобой. Ты бы мог прямо у нас жить, если воевать со своими не хочешь, стал бы техником... Ты бы быстро научился. Или мы можем в тыл уехать. Правда, подумай, Мартин...

- Дура, - спокойно сказал Мартин, - Ты что, серьезно думаешь, я буду жить с вашими курицами?

Чена проглотила комок.

- Со мной... - прошептала она, - Ты не хочешь со мной жить?

Мартин сел на камень, глядя на спокойную темную поверхность воды.

- Только не в Арвилоне, - сказал он наконец, - Как хочешь, только не в Арвилоне.

- Ну тогда здесь... Никто же не против, правда.

- Да чушь это, - Мартин махнул рукой, - Несерьезно, понимаешь? Землянка, ягодки, грибки, подачки твои из столовой... Надо о жизни думать. На север надо пробиваться, там жизнь.

- Но как же через линию фронта идти? Убьют.

- Лучше пусть убьют. Знаешь, у нас тот, кто за свою жизнь дрожит, ничего не добьется.

- А чего ты хочешь добиться?

Мартин пожал плечами.

- Да хватит уже, с твоей философией. Жить я нормально хочу, по-человечески, понятно?

Чена подошла к нему.

- Мартин... почему ты так говоришь со мной? Так... грубо.

Ей было больно, непривычно больно - ныло в груди. Отчуждение росло, и обида - почему, за что, ведь он любит ее, и она любит, почему он так говорит с ней? С ней еще никто в жизни грубо не разговаривал. В Арвилоне это не принято. И Мартин, видно, почувствовал эту боль. Повернулся, взял ее ладонь, поцеловал, посмотрел блестящими темными глазами.

- Чена... прости, я не хотел. Не привык. Чена, ты пойдешь со мной?

Она молчала.

- Мне будет тяжело одному... Я без тебя не смогу. Чена, прошу тебя, пойдем со мной.

Она не смогла никому сказать о своем решении, и уходила тайно, как убегают подростки-мальчики из Арвилона. Она не могла даже выйти на поле, проститься с самолетом, погладить в последний раз фюзеляж... Скорее всего, она уже никогда не взлетит. Никогда в жизни. От одной этой мысли отчаяние захлестывало ее.

О подругах даже думать не хотелось. О тех, кто погиб... об Эйлин, которая уже никогда не сможет встать. О тех, кто оставался здесь, чтобы защищать Арвилон. От того мира, в который она уходит. Она знала, что поступок ее ужасен.

И еще меньше хотелось думать о будущем. Она будет рядом с Мартином, да... И уже неизвестно, почему: оттого, что ей хочется быть с ним, или оттого, что без него она уже жить не может. Скорее, второе. Словно страшный магнит тянул ее к Мартину, и тащил, и расплющивал о железо. Свободный Мир пугал Чену, и любопытство было, да, но гораздо сильнее жгло ее предчувствие беды. Она погибнет, и добро еще, если смерть будет легкой. Только гибель рядом с Мартином казалась легче, чем жизнь без него. Лишь теперь она понимала, как любит свою Родину, Арвилон, и как невозможно ей уйти из него, как он прекрасен, этот мир... Только Мартин был для нее больше, чем Родина, больше, чем целый мир.

Мартин не спрашивал, отчего она молчит. Они шли уже довольно долго. Чена прихватила карты приграничных территорий. Стремясь уйти как можно дальше, они не отдыхали, уходили в глушь, прячась от возможных встреч, для них любые встречи были нежелательны. Только вечером любовники остановились в глухом лесу у небольшого ручья, натаскали сучьев и развели огонь, Чена стала кипятить воду, выгребла туда банку тушенки (Мартин сказал: не экономь. Все равно, скоро все мешки бросать придется). Сварила суп с вермишелью. Они поели, Чена вымыла миски. Устроились на куртках, легли рядом, Мартин осторожно стал ее обнимать. Чена смотрела в небо, где медленно возникали первые звезды.

- Знаешь, - голос ее отчего-то казался безжизненным, - Я не знаю, почему, но мне кажется, в этом есть что-то неправильное... Это не любовь... Как бы сказать... Любовь - это другое. Это когда ты можешь в любую секунду за человека жизнь отдать. Я бы могла за тебя...

- Но это тоже любовь, - сказал Мартин.

- Да, может быть. Но все равно. Я не знаю, почему, но это как-то неприятно.

- Тебе неприятно?

- То есть, приятно, но... это только телу приятно, а душе плохо.

Мартин вздохнул, убрал руку.

- Ты просто закомплексована, - сообщил он, - Слишком умничаешь.

- Может быть... Нас так воспитывали. Нам не внушали, конечно, что это плохо, но ведь мужчин у нас нет, мы не видели правильных отношений между мужем и женой. Поэтому мы все, наверное, закомплексованные...

- Ох уж, не надо, - пробурчал Мартин, - Можно подумать, у вас в Арвилоне все ангелы. Лесбияночки, наверное, тоже есть, а?

Чена даже не сразу поняла, о чем он говорит.

- А, ты имеешь в виду... Нет, у нас этого не бывает. Ты ведь учился в школе, разве ты когда-нибудь слышал или видел...

- Ну, в школе вы еще сопливые, а потом-то? Неужто уж совсем нет?

- Нет, - с легким удивлением сказала Чена, - Но зачем? Разве это так необходимо? Кроме этого так много интересных вещей в жизни...

- Но тело-то просит... Черт возьми, да вы, наверное, там все больные!

- Но ведь тело не главное в человеке, Мартин. Конечно, в детстве у всех бывает... Я помню, и у меня было. Фантазии всякие. А потом как-то... работа, тренировки, книги... не до того стало. И уж не с женщинами же, это совсем гадость! Да нет... Если бы у нас что-то такое было, все равно какие-то слухи бы ходили. Может, у кого такие мысли и бывают, но для этого и церковь. Ведь все мы, хоть в мыслях, а грешим. С грехами нужно просто бороться, вот и все. А потом, знаешь, может быть, те девчонки, кто без этого дела не может, просто из Арвилона уходят. Вместе с мальчишками.

- Остаются одни синие чулки...

- Это ты про меня?

- Да, чулочек мой драгоценный...

- Но Мартин, я же понимаю, что я дура необразованная. Ты меня научи... я не буду говорить, что это плохо. Просто я еще чего-то не понимаю. Я хочу быть с тобой, Мартин!

Чена прильнула к нему. И вдруг вскрикнула:

- Ой, смотри, летят! Низко как... Километр, не больше.

Мартин взглянул в потемневшее небо - прямо над ними, едва различимые, скользили четыре серебристые тени.

- Это, наверное, звено Маргарет... Они сегодня патрулировали, - в голосе Чены слышалась тоска, - отсюда самолетов не различить.

Она снова безвольно легла, чуть отодвинувшись от Мартина.

- А Эйлин никогда не сможет летать. И даже ходить не сможет. Никогда. Господи, какой это ужас!

Мартин прижал ее к себе, словно пытаясь утешить. Шелковистая, мягкая кожа Чены, пахнущая чем-то сладким, чистым, и духов никаких не надо - у Мартина голова кружилась от этого запаха. Ничего... она забудет со временем. Это война, что поделаешь. Зря все-таки я пальнул в ту парашютистку, подумал Мартин. Чего, спрашивается, испугался? Что бы она мне сделала? Да я и пальнул просто по привычке... Если б я знал, что это подруга Чены, что из-за нее теперь все эти страдания. Не дай Бог еще, Чена узнает... Хотя, откуда?

Они шли все дальше, и однажды только встретили каких-то доходяг-наркоманов у костра. Чена все порывалась им помочь, накормила их своими продуктами ("Ты же сам говорил, чего беречь, скоро все бросим!"), оставила одно из одеял. Здесь, к счастью, народу было мало. Вечерами Мартин брал свое, наслаждался за семь лет одинокой проклятой жизни. Жаль только, что Чена как-то вся сжималась, иногда вроде бы ей нравилось, приятно было, но что-то будто мешало. Она, впрочем, не возражала, даже если Мартин будил ее по три раза за ночь, "значит, так нужно". Не возражала, но он-то чувствовал невольное ее сопротивление.