Страница 143 из 187
Сарторис делает круг над окружающими холм улицами и возвращается на покинутую волками площадь.
Но волчица осталась… Под ее брюхом тянутся к соскам две фигурки.
Ты садишься на ветку чахлого, пожелтевшего кедра, внимательно приглядываешься к волчице и к маленьким человечкам рядом с ней.
— Это они! — Я вытягиваю голову к волчице и громко, протяжно верещу, кричу, зову: — Проснитесь! Просыпайтесь! Я уже знаю! Я знаю! Я все поняла!
Он приближается к ним осторожно, зигзагами — так, чтобы в любую минуту быть готовым к бегству. Волчица ждет, ждут застывшие под ее брюхом фигурки.
И что ты знаешь, Сарторис? Что ты узнал о зверях, живших на этих холмах до нас? О чем рассказала тебе неподвижно застывшая волчица с набухшими от молока сосками?
Сарторис приближается к постаменту и хватает волчицу сзади за кончик низко опущенного хвоста. Металл. Волчица сделана из холодного коричневатого металла.
Сарторис вскакивает ей на спину, дергает за торчащие уши, царапает бронзу когтями, тычет клювом в глаза, фыркает и сопит от удивления.
Он ничего не может понять и нетерпеливо спрыгивает вниз, под брюхо волчицы. Тянущиеся к соскам фигурки тоже отлиты из металла. Сарторис исследует каждую деталь, каждый палец, ступню, колено, локоть, ладонь. Он пытается дотянуться до лиц этих щенят, которые с таким вожделением глядят на полные молока соски. Сорочья стая опустилась вниз вслед за Сарторисом. Они тоже клюют, щиплют, стучат, бьют, но на металле не остается ни единой царапины.
Сарторис скачет вокруг бронзовой волчицы и ее человеческих детенышей. Он шуршит крыльями, крутит хвостом, вертит головой, потом снова вскакивает на спину волчицы и сообщает всем:
— Я знаю! Я знаю!
Громкий крик Сарториса разносится далеко вокруг.
Я понимаю, что ты хочешь сказать, Сарторис. Я все поняла, когда увидела эту чудную бронзовую волчицу и маленьких человечков под ее брюхом. Это волчицы рожают людей, кормят своим молоком, растят, воспитывают. Маленькие волчата под брюхом у матерей иногда превращаются в маленьких людей. Поэтому волков нужно избегать, их нужно бояться и обходить стороной.
А не случится ли так, что волчицы снова станут рожать людей? Не возродят ли они человеческий род?
Настороженные уши прислушиваются. Застывшие глаза замечают все вокруг. Из раскрытой металлической пасти торчат покрытые зеленым налетом клыки. Под кожей вырисовываются мышцы и ребра. Волчица готова защищать своих маленьких человеческих детенышей.
Сарторис удивленно вертит головой, думая о своем открытии. Если это волки произвели на свет людей, то, значит, люди, как и волки, тоже г1ожирали все живое, все, что попадалось у них на пути. Они жаждали мяса и крови, а когда не могли найти никакой другой пищи, начали загрызать друг друга и конце концов сожрали всех, так что никого больше не осталось.
Поэтому везде и валяется столько костей.
— Я знаю! Я понял! — Голос Сарториса звучит зловеще, мрачно.— Надо остерегаться волков! Бойтесь волчиц и волчат!
Сороки разбежались, разлетелись. Лишь мы с Сарторисом летаем, прыгаем, кружим рядом с бронзовой волчицей и ее выводком — никак не можем поверить, что все это правда.
Рея
Я хорошо помню торчащие из тощей спины кости, угловатую подвижную голову с синими ушными отверстиями, быстрые глаза и слишком большой клюв — крупнее, чем у всех остальных птенцов. Она быстро подрастала… Раньше всех покрылась пухом и перышками. Непослушная, вредная, задиристая, она вылетала из гнезда, невзирая на все предостережения и удары. Смерть других сорок не пугала ее — наоборот, придавала ей еще больше наглости, упрямства, нахальства, драчливости.
Я помню, как она с криком набрасывалась на старого тощего канюка, который ощипывал пух с только что пойманной перепелки.
Рея подлетала к нему, дергала за выступавшие из хвоста длинные перья и удирала, прячась в молодой дубовой поросли. Вот это смелость — приставать к злейшему врагу сорок!
Разъяренный хищник схватил в когти уже почти мертвую перепелку и перебрался в более спокойное место.
Рея выросла, стала самостоятельной и улетела, но недалеко.
Она спала в расположенном неподалеку дупле, откуда ей удалось изгнать семейство рыжих белок.
Каждое утро она будила нас пискливыми, нахальными криками, от которых вздрагивали даже листья на деревьях. Заставить ее замолчать не могли ни отвращение и враждебность окружающих, ни злобно нацеленные в ее сторону клювы.
Ее поросший темной щетиной клюв стал твердым, искривленным, загнулся крючком. Теперь Рею боятся даже более крупные, более опытные сороки. Они завидуют той смелости, с какой она бросается на волчьи спины, вырывая из них на бреющем полете клочья шерсти — совсем рядом с яростно щелкающими от злости зубами.
Поначалу Рея не замечала Сарториса.
А может, она просто делала вид, что не обращает на него внимания?
Ведь не могла же она не заметить, что все остальные сороки давно признали его своим вожаком.
И все же Рея вела себя так, как будто не видела его. Даже когда он предупреждал об опасности и все остальные сороки срывались с места и улетали, она оставалась, осматривалась по сторонам и выбирала свой, иной путь к бегству.
Наверное, именно поэтому Сарторис — то ли восхищенный ее отвагой, то ли просто из чувства противоречия — заметил ее, выбрал среди других самок и захотел сделать своей подругой жизни.
Он упорно ухаживал за ней, бегал, угождал, отгонял других самцов, не позволял им даже приблизиться к своей избраннице.
Он начал ревновать худую, костлявую сороку, им пренебрегавшую!
Вскоре Рея поняла, что рядом с Сарторисом сможет занять особое место — место, которое даст ей власть над остальными сороками.
Она видела, что все мы боимся Сарториса, слушаемся его, летим вслед за ним, делимся с ним своей добычей.
Рея искусно возбуждала его ревность нахохливанием перышек, встряхиванием хвостом, прыжками и кружением перед другими самцами.
Она садилась на противоположной стенке, потягивалась, зевала, вертела головкой.
Сарторис тоже садился, смотрел на нее, восхищался, любовался. Он злобно фыркал, если приближались другие сороки, и как-то раз даже на меня замахнулся клювом.