Страница 48 из 56
Из своего кресла на колесиках Старик трясущейся рукой протягивает мне заветренный кусок сухаря. Я сижу на поручне кресла и медленно, придерживая коготками, ем хрустящее лакомство.
Он гладит меня по голове, по спине, пальцем почесывает за ушами, а я зажмуриваю глаза, потому что солоноватый вкус сухаря вместе с его прикосновениями дарит мне счастье и наслаждение, каких я никогда раньше не испытывал.
Этот Седой Старик так же, как и я, предчувствует свою смерть. Его руки дрожат, ноги парализованы, как это часто бывает у крыс, которые, таская за собой животы и задние лапы, стараются продолжать жить так же, как жили раньше, добывать пищу и даже плодить потомство.
Ну и что с того, что каждый носит в себе страх, предчувствие смерти?
Человек тоже знает, что умирает, и, может быть, именно поэтому он старается подружиться, сблизиться со мной. Старый Человек ищет общества старой крысы...
Мы оба предчувствуем в себе смерть и поэтому уже можем понять друг друга. Я - не кусаю его за пальцы, а он - не хочет убить меня. Я не убегаю, а он старается не спугнуть меня.
Картонка, в которой жила Белая, стоит пустая. Я поднимаюсь на задние лапки и вдыхаю следы ее присутствия, остатки запахов ее шерсти, желез, мочи. Человек подъезжает к картонке на своей коляске и на открытой ладони протягивает мне кусочек черствого хлеба. Я прыгаю ему на плечо и по руке сползаю вниз, к ладони. Лапками ощущаю исходящее от него тепло.
Я снова ем, а он наблюдает за мной, боясь вздохнуть поглубже. Он наклоняется, его лицо сводит болью. Он тихонько кашляет, пытаясь подавить приступ сухого кашля. Заслоняет ладонью рот, стараясь не шевелиться. Я сижу на задних лапках и ем хлеб.
Из глаз Старика стекают прозрачные, сверкающие в свете электрической лампочки капли. Я прыгаю в коробку, в которой жила Белая. Закрываю глаза среди обрывков бумаги и тряпок, и мне кажется, что она трогает меня своими вибриссами, прижимается, ласкается - что она есть...
Седой Человек смотрит на нас со своего кресла. Мною овладевает желание, я обхватываю ее лапками - хочу удовлетворить и ее, и себя. Лежу, зарывшись в клочки ваты, газет, шерсти. Вместо Белой прижимаю к себе примятые ее телом бумажки.
Свет гаснет. Вокруг царит тишина, какой я давно уже не помню в этом городе пожаров, взрывов, толчков. А ведь в темноте все голоса звучат громче, четче, яснее...
По краю коробки перебираюсь на стол, к миске. Мелкими глотками пью холодную вкусную воду.
В окно вижу зарево - приглушенные отсветы расположенного в котловине города. Я встаю на столе, опираясь о вазу, и съедаю несколько зернышек с засушенного букета цветов и трав. В темноте слышу биение человеческого сердца.
Страх смерти, предчувствие опасности, неуверенность вызывают у многих крыс желание покинуть осажденный город. Они чувствуют, какая судьба их может ждать и какова будет судьба живущих здесь людей. Они знают о том, что приближаются голод, пожары, болезни, война. Им говорят об этом и солнце, и порывы ветра, и носящиеся в воздухе запахи, и гул земли, и вкус воды, и даже уличная пыль... Скоро они двинутся в путь - от города к городу, -приводя в ужас людей и сея панику среди зверей. В конце концов дойдет до того, что безопасных мест больше не останется нигде, а голоса, знаки, сигналы будут вызывать только страх и ужас. И тогда крысы прервут свое путешествие и останутся там, где у них будет хоть какой-нибудь, хоть малейший шанс выжить. Они найдут место, где будут чувствовать себя свободными, хотя это и будет свобода под постоянной угрозой смерти. Раскаленный воздух врывается в подземелья, вибрирует над помойками, режет легкие. Воздух предупреждает, предостерегает...
Вода, затопившая подвалы после сильного дождя, пахнет дымом далеких пожарищ. Эта вода обжигает горло и лишь усиливает жажду, утолить которую невозможно. Вода предостерегает...
Нас будят подземные толчки - едва слышные голоса земли, которая что-то кричит нам. Земля предупреждает... Порывы ветра бьют с невиданной силой, ветер воет в водосточных трубах, в вентиляционных шахтах. Ветер несет с собой горькую, обжигающую пыль, которая въедается глубоко в кожу. Ветры предостерегают...
Я остался, хотя все вокруг - вода, воздух, земля - подталкивало к бегству, к бесконечным странствиям. Я остался у Старого Человека в высоком бетонном блоке, у Человека, которому я стал доверять, который своими касаниями, поглаживаниями, лаской заставил меня поверить ему.
У страха нет имени, но он принуждает спасаться бегством или искать хоть какую-то возможность выжить. А все крысы верят в то, что им все же удастся выжить, - и те, что, несмотря на страх, выходят на поверхность, и те, что остаются под землей, в укрытиях, надеясь на то, что здесь безопаснее.
Нервные, раздражительные, сварливые - мы все стараемся набраться сил, ищем еду и пожираем больше, чем раньше, наедаемся до полного обжорства. Мы поглощаем все, пригодное для пищи, что нам только удается найти, поедаем даже то, чего никогда раньше есть бы не стали.
Я все время возвращаюсь к Человеку в кресле на колесиках, который когда-то кормил меня сыром, ветчиной, печеньем...
Я прихожу, меня с непреодолимой силой тянет встречаться с ним, потому что я знаю: он никогда меня не ударит, не прогонит, не убьет.
Я пробегаю по каменному полу между кухонным шкафчиком и стеной до металлического порожка, бегу дальше по коридору в комнату, где на полу лежит ковер.
Он уже услышал шорох, тихий шелест моих коготков. Медленно поворачивает голову.
Я подбегаю к нему, забираюсь на ступеньку, потом на прикрытые пледом колени. Он протягивает руку. Я лижу его ладонь, прижимаюсь к теплым ловким пальцам. Он чешет мне шею и за ушами, гладит нос и те места, откуда растут вибриссы, касается брюшка и хвоста.
Он не боится меня, а я не боюсь его. Между нами нет страха. Я мечтаю о том, что вот сейчас он протянет ко мне руку со сладкой печениной, даст на ладони кусочек творога со сметаной.
Я умываюсь, сидя у него на коленях, расчесываю зубами шерсть. Он смотрит на меня. Я вопросительно смотрю на него. Он протягивает руку с куском твердого, высохшего хлеба. Я хватаю сухарь, придерживаю лапками, разгрызаю и съедаю крошку за крошкой. Чувствую в хлебе опилки.