Страница 9 из 31
- Мы ведь с тобой, Иванка, с прошлого лета не виделись. Помнишь, как кабальные грамоты жгли?
- Как не помнить. Ты после того в Дикое Поле подался.
- Подался, Иван. И до Поля дошел. Успел и с погаными повоевать.
Федька обнажил плечо.
- Зришь отметину? То от сабли басурманской. Добро еще руку ордынец не отсек... Потом на Волгу с ватагой сходил, купчишек тряхнул. А когда назад в Поле возвращался, на боярский поезд напоролся. Богатый поезд, одних возов более десяти. Однако и стрельцов было немало. Но не струхнули, навалились на обоз. Стрельцов и боярина посекли, но и своих гораздо потеряли.
Федька помолчал, выпил чару вина, закусил осетровой икрой и продолжал:
- Добрую добычу взяли. Вез боярин и зипуны, и вино, и оружие. Кубки и чары, из коих пьете, тоже из тех подвод. Нашли при боярине грамоту с царскими печатями. Норовили вскрыть, да стрелец помешал. Живым мы его оставили, чтоб о поезде выведать. Служилый-то перепугался и все нам выложил. С грамотой-де Тимофей Егорыч Веденеев на воеводство послан. Сам-то он из Рязани, ехал в засечную крепость с государевой отпиской. Выслушали мы стрельца, а Викешка, есаул мой, возьми да ляпни:
"А что, Федька, не поехать ли тебе воеводой в крепостицу?"
Вроде бы бакулину пустил, но ватага поддержала:
"Идем, Федька. И мы с тобой побояримся. Надоело по степи да по лесам рыскать. Охота нам в теплых избах пожить да баб потискать. Облачайся в боярский кафтан, мы же стрелецкие на себя напялим. Веди, Федька, в крепость!"
Призадумался я. А что, ежели и в самом деле на засеку с царевой грамотой явиться? Ватага грязная, немытая, самая пора на отдых встать. Однако и опаска брала. А что как заметят в крепости подмену? Тогда головы не сносить. А ватага знай задорит:
"Не робей, атаман. В случае чего назад из крепости махнем. Нас же боле двух сотен, выберемся. Езжай на воеводство!"
Ступил я тогда вновь к стрельцу, пытаю:
"Далече ли до крепости и велико ли в ней царево войско?"
Стрелец же отвечает:
"До крепости верст тридцать, войско в ней, должно быть, не велико, понеже крепость только срублена".
Тогда облачился я в боярскую одежду, а ватаге повелел в служилых наряжаться. А тем, кому кафтанов не хватило, наказал:
"Скажитесь челядью. В городе не задирайтесь, ведите себя смирно да учтиво. И всюду помните, что вы холопы боярские".
"Будем помнить, атаман!"
"Не атаман, дурни, а отец-воевода Тимофей Егорыч Веденеев. То накрепко зарубите".
На коней сели. Стрелец до засеки дорогу указывал, а потом пришлось его пристукнуть: выдал бы нас в крепости служилый, и отпустить нельзя. В тот же час в город вступили. И вот пяту седмицу воеводствую, - заключил Федька,
- Выходит, поверили царевой грамоте? - спросил Болотников.
- А то как же. Грамота с печатями. С такой подорожной меня даже батюшка на воеводство благословил, - ухмыляясь и заполняя чарки вином, произнес Федька.
- А как дворяне? Они-то ни в чем не заподозрили?
- Поначалу хлебом и солью встретили, на пир позвали, лисой крутились, а теперь, чую, поохладели. Особливо пушкарский голова да сотник Лукьян Потылицын.
- Чего ж так?
- Воеводство мое не по нраву. Я ведь тут иные порядки завел. Колодников из темниц выпустил, батоги отмени и, мздоимство пресек. Многих из приказных повелел на площади кнутом бить, а кое-кого и вовсе из Воеводской выгнал. Вот и осерчали на меня лихоимцы, готовы живьем проглотить. Да не выйдет. Вся крепость, почитай, за меня.
- А стрельцы?
- И служилые мной довольны. Я-то их сразу утихомирил.
- Ужель словом? - хохотнул Васюта.
- Стрелец - не девка, словом не прельстишь. Хлебное и денежное жалованье вперед за год отвалил. Возрадовались! В ножки теперь кланяются, Берсень лихо крутнул ус и продолжал похваляться. - Тут у меня не только стрельцы. Есть и пушкари, и затинщики, и городовые казаки. Те, что служилые по прибору. Никого не обидел, всех пожаловал.
- А дьяк, поди, горюет, - рассмеялся Болотников.
- Горюет приказный, еще как горюет. Всю-де государеву казну опростал, быть мне в опале, хе-хе.
- Горазд ты, воевода. В един миг казну размотал, - закатился от смеха Васюта.
- Не свою - цареву. Пущай народ потешится... Ну, а вы-то как, други мои любые? Как по Руси побродяжили?
- Тут длинный сказ, Федор. Кажись, не были только у черта на рогах, молвил Болотников.
- А вот и поведайте. Любо мне будет послушать вас.
ГЛАВА 5
АГАТА
К вечеру изрядно захмелели; сидели в обнимку и горланили песни. А потом Федька позвал парней в светлицу.
- К девкам, други! Разговеемся!
В светлице девки сидели за прялками; увидев воеводу, встали и поясно поклонились.
- Киньте прялки! Гулять будем! - гаркнул Берсень. В одной руке его кувшин, в другой - серебряная чарка.
Девки потупились, будто к полу приросли. Лишь одна из них, статная и синеглазая, смотрела на воеводу спокойно и без всякой робости.
Федька налил вина в чарку и поднес крайней девке.
- Жалую тебя, Фекла!
Девка вновь поклонилась, чарку приняла, но не пригубила, замешкалась: уж больно дело-то диковинное, в кои-то веки боярин холопке вино подносил.
- Пей! - прикрикнул Федька.
Девка не ослушалась, осушила чарку и сморщилась, замахала рукой.
- Крепко зеленое. Ниче... А ну целуй ее в уста, Васька! Это вместо закуси. Целуй! - захохотал Федька.
Васюта тут как тут. Облапил ядреную девку, крепко поцеловал. А Берсень ступил дальше, к статной и синеглазой.
- Жалую, Агата!
Но Агата чарки не приняла.
- Спасибо за честь, воевода. Однако ж прости, не пью я.
- Не пьешь?.. Так одну чарку, ладушка. Не откажи.
- Богу зарок дала, воевода. Не неволь и не гневайся, - с легким поклоном молвила Агата.
- Так и не будешь? - пьяно качнулся Федька.
- Не буду, воевода, - тихо, но твердо сказала Агата.
Федьке упрямство девки не понравилось, в темных глазах его полыхнул огонь.
- Не будешь? Это мне-то перечить? Кинь гордыню, Агата, силом заставлю. А ну-ка, Иван, помоги ей выпить!
Болотников глянул на девку, та стояла отчужденная и неприступная; большие синие глаза были холодны. Тяжелая русая коса легла на высокую грудь.
"Будто Василиса моя", - невольно подумалось Ивану.
- Чего ж ты, друже? - подтолкнул Федька.
- Оставь ее, воевода. Зачем же силком?
Агата благодарно глянула на Болотникова, но к ней тотчас подскочил Васюта, полез целоваться.
- Приголублю тебя, молодушка.
Иван оттолкнул Шестака от девки, но тот опять полез. Тогда почему-то обозлился Федька.
- Прочь! Убью, Васька!
Отшвырнул Шестака к стене, опустил тяжелую руку на турецкий пистоль.
- Порешу за Агату... То лада моя. Крепко запомни. Васька.
- Ошалел, воевода, - потирая ушибленный затылок, незлобиво вымолвил Васюта. - Твоя так твоя. Для меня ж и Феклуша в утеху. Так ли, любушка?
Подошел к девке, ущипнул за крутой зад. Фекла хихикнула, игриво блеснула влажными глазами.
- Грешно, батюшка.
- Без греха веку не изживешь, без стыда рожи не износишь, Феклушка. Где грех, там и сладость, - вывернул Васюта и потянул девку в темные сени.
Болотников молчаливо пошатывался возле прялки; голова была тяжелой, плясали трепетные огоньки свечей в затуманенных глазах.
- Прилягу я, воевода.
- Почивай, Иван... Палашка! Проводи молодого князя в покои.
- Провожу, батюшка-воевода, - охотно кивнула девка и шагнула следом за Болотниковым.
Федька тяжело плюхнулся на лавку, повел мутными очами по светлице. Девки все еще стояли, ожидая воеводского слова.
- И вы почивайте. Ступайте в подклет... А ты побудь здесь, Агатушка, побудь, голубица.
Девки вышли, и в светлице стало тихо. Слышалась лишь веселая возня из сеней, где миловался с Феклой Васюта.
Берсень поднял хмельную голову. Агата, опустив руки, стояла, все так же спокойно и отрешенно посматривая на Федьку.