Комиссия

Они были соседями по Нагорной улице, и мир их не только не брал никогда, но даже и не мнился ни днем ни ночью. И если на сходе один кричал "да!", другой в лицо ему вопил "нет и нет!"; если куприяновская Белянка приходила из стада без молока - это значило, что игнатов-ская Чернушка испортила ей весь аппетит на лугу; если у Игнашки не родились в какой-то год овсы - а овсы, как и прочее всё, у него часто не родились, - значит, у Куприянова они вымахали в два аршина.

И Севка Куприянов, степенный и разумный, если только дело хотя бы издалека касалось Игнашки Игнатова, - тотчас сбивался с панталыку, начинал кричать, грозиться, плеваться, поминать всех святых, и сколько ни удивлялись его поведению мужики, сколько ни уговаривали плюнуть на Игнашку пожидче и забыть про него - уговорить не могли.

Другое дело - Игнашка. Единственно, когда он держался разумно, хитро и даже с некото-рым достоинством, - это в стычках с Куприяновым. Откуда что у него при этом бралось!

И выходило почти всегда, будто Игнашка прав, и задирается вовсе не он, а Севка Куприянов, и кричит попусту тоже не он, а опять же Куприянов.

Нынче, когда Комиссия подъехала к Севке, он и Матвейка, молодой и не по возрасту здоро-венный парень, уже свалили сосну и, широко расставляя ноги над желтым стволом, обрубали ее, двигаясь навстречу друг другу. Севка от комля к вершине, Матвейка - от вершины на комель.

Два гнедых, похожие друг на друга, оба поротые на левое ухо, стояли, запряженные в длин-ный ход, сонно помахивая ресницами. Один из них особенно как-то был аккуратным, весь приглядный какой-то, весь домашний.

За стуком топоров отец и сын Куприяновы не услышали, как подъехала Комиссия, когда же увидели ее совсем вблизи, то замерли в растерянности. Потом Куприянов-старший бросил топор оземь и, запустив руки в волосы, уже тронутые сединой, протяжно и надсадно протянул:

- Э-э-эх!

Калашников, подъехав к нему, сказал:

- Так-так, Сева! Значит, здорово живешь, Сева? - и хотел сказать еще что-то, но тут вдруг по-бабьи завопил Игнашка.

- А-а-а! - завопил он. - Им, Куприяновым, завсегда более всех надобность! У их, у Куп-рияновых, жадность и корысть - энто страшно подумать какая! Младшенький-то Куприянов ишшо сопляк, ишшо у его на губах и в брюхе молоко, а отец уже научает его разбою, грабежу, воровству и обратно грабежу и всяческой подлости! Так оне обои в тюрьме и в каторге непре-менно кончут! Истинно и сердешно жалко мне энтого махонького Куприянова-несмышленыша!

И еще голосил бы и причитал Игнашка, сидя верхом на своей сивой кобылке, показывая руками в стороны и вздымая их кверху, но тут вот что случилось: Матвейка Куприянов повис на левой Игнашкиной ноге, и не успел никто моргнуть, как Игнашка уже был на земле, а Матвейка молотил его по чем попало кулаками, а Дерябин бросился оттаскивать Матвейку, а Куприянов-старший - Дерябина, а Калашников и Половинкин Куприянова-старшего.

Один только Устинов остался в седле и, часто моргая, негромко говорил:

- Вот те на, товарищи Лесная Комиссия! Товарищи Лесная Комиссия - вот те на!

Первым из кучи-малы выкарабкался на волю Дерябин, отряхнулся от щепы, коры и хвои, утер поцарапанную щеку рукавом, осмотрелся и тотчас кинулся в свалку обратно. Но теперь он уже не только в этой куче барахтался, а еще и подавал команды:

- Валим их! Так! Держим их! Так! Вяжем их - так-так! Привязали? Привязали! Подымаем все вместе лесину: раз, два, взяли! Игнатий - ты подводи ходы-то под лесину, подводи, не разевай рот! Раз, два - взяли! Тоже так! У-ух ты, тяжела лесина-то! Еще раз - раз, два! Хорошо, так и так...

Дерябин и повоевал-то недолго - в пятнадцатом году вернулся домой, а вот поди ты - командовать умел, научился.

И когда он, еще потерев рукавом царапину на щеке, поднял руку и сказал:

- Так! Правильно! Теперь - всё! Поехали, понужай, говорят тебе, Игнатий! - обоз выглядел вот на какой манер: куприяновские гнедые везли ход, к ходу привязана была лесина с недорубленными по самой середине сучьями, к лесине плашмя привязаны отец и сын Куприяно-вы - отец спереди, сын - поближе к вершине, как раз над задней парой колес; вслед за возом едет верхом Дерябин и ведет в поводу сивую кобылку Игнашки Игнатова со скособоченным киргизским седлом, из подушки которого торчит не то пенька, не то какая-то тряпица, вслед за Дерябиным следуют остальные трое членов Комиссии: Половинкин, Устинов и председатель Петр Калашников. Половинкин и Калашников едут совершенно молча, Устинов же время от времени всё еще повторяет:

- Вот те на, товарищи члены Лесной Комиссии! Товарищи члены Лесной Комиссии - вот те на!

И только когда отъехали порядочно, Калашников тоже подал голос:

- Это всё потому, что мы, Лесная Комиссия, только лишь законодательная, а взяли нонче на себя задачу исполнительной власти!

Все молчали, а потом Калашникова неожиданно поддержал Игнашка.

- Мужики! - постанывал между тем привязанный к лесине Севка Куприянов. - Мужики, хотя вы и Комиссия, но всё одно не имеете правое эдак со мной обходиться!

- Вот он, вот он - правое ему не хватает! - изумленно отвечал Куприянову Игнашка, погоняя в то же время коней. - А когда Комиссию бить-убивать, уничтожать ее, изгаляться над ей - то правое у тебя сколь хошь?

Севка глядел вверх, на вершины сосен, и морщился, словно в глаза ему сверху всё время что-то сыпалось, какая-то пыль, он мотал головой, щурился, тяжело дышал. Две-три седые прядки то выказывались наружу из его бурой, густой бороды, то прятались обратно.

- Мужики! - выстанывал он. - А ежели случай придется, я с вами буду так же, как вы нонче со мной! Ведь это и царские охранники с порубщиками так не обходились, как вы со мною! И с сыном моим! Вы худо себе делаете, мужики! Худо!

- А што? - смутился Половинкин. - Вот доведись до меня: я, положим, валю лесину, нету же нонче закону, чтобы не валить, вот я и валю, а тут подъезжает пятеро вершних и вякают на меня и оскорбляют с головы до ног... Дак я бы - как? Я бы, может, топор наземь-то и не бросил, а с им и пошел бы прямым ходом на тех вякельщиков! Ей-богу!

- Ты бы прямым ходом не пошел бы, Половинкин! Еще и с топором - нет, не пошел бы! А вот я про себя скажу - я пошел бы! - прикинул Дерябин. - Я бы всех - не всех, а двоих из нас зарубил бы! Но всё одно нонче факт есть факт: не только сделана гражданами Куприяно-выми, отцом и сыном, порубка, но и сделано еще покушение на целостность членов Лесной Комиссии. Пересматривать факт не будет, а повезем арестантов на сходню. Пущай вся Лебяжка видит, что с Лесной Комиссией кто и как захочет обходиться тоже не имеет права!

- И всё одно, - вздохнул Калашников, - нами сделано нарушение народной демократии. Надо было сперва записать в протокол наше право заарестовывать и даже вязать порубщиков, особенно в случае ихнего сопротивления, а у нас такого протокола по сю пору не имеется! Нам надобно сделать такое постановление: "Лесных порубщиков, особенно при сопротивлении, лесная охрана, как равно и сама Лесная Комиссия, заарестовывает и насильственно доставляет на сходню для дальнейшего над ними дела". Кто - "за"? Проголосуем немедленно, а после занесем результат в протокол. Кто - "за"?!

Трое членов Комиссии попридержали коней и подняли руки. Игнашка поднял руку с кнутом. Устинов воздержался.

- А почему, Устинов, ты не подымал руки? - спросил его Калашников.

- Закон обратной силы не имеет. Потому и не подымал.

- Ну и ладно, - согласился Калашников, - четверо "за", один воздержался, это даже удобнее для записи в протокол, это значит, разные имеются по вопросу мнения и мысли. И еще сказать: всё ж таки необходимое дело - кооперация! Бедным она помогает, богатых - урезывает, и так делается ею всеобщее равенство. А когда имеется фактическое равенство, то и власти не шибко много надо, только для параду и для вида. И наоборот - чем более среди людей неравенства, тем более нужно на их власти, крупных и вовсе крохотных властелинов! Таких, которые вроде нас, нынешних членов Комиссии!