Волчьи ягоды

Берег был уже близко, когда там, широко раскинув руки, будто собрался с кем-то поиграть, из темноты выступил черный человек со стеклянными глазами, и от его хохота содрогнулись окружающие камыши. "Глупый мальчишка! Лилии захотелось? Я знал, ты прибежишь за ней! Ты не мог не прибежать!"

Черный человек был знаком Ванже, где-то они уже встречались, наверное, в той, будущей жизни, когда он вырастет и станет лейтенантом. Стеклянные глаза пылали зловещим огнем, лицо расплывалось, как маска, на которой невозможно что-нибудь разглядеть.

"Я не выпущу тебя из болота! Несчастный мальчишка, ты погибнешь вместе со своей лилией, а я буду жить, буду жить, буду жить! Ха-ха-ха!"

И тогда Ванжа вдруг вспомнил, что умеет летать. По правде, это снилось ему в детских снах. Но ведь можно попробовать! Он подпрыгнул над водой, взмахнул руками и... полетел. Далеко внизу осталось болото, месяц плыл на одной с ним высоте, совсем рядом, его можно было положить на ладонь; тело было пружинистым и легким, словно перышко. Но вдруг он увидел, что у лилии осыпаются лепестки, один за другим они летели вниз, как белые птицы; тело отяжелело, руки перестали слушаться. Ванжа больно ударился о землю и увидел два зловещих огонька.

"Стеклянные глаза..." - обессиленно прошептал он.

Через несколько минут сотрудник милиции дозвонился до Панина.

- Товарищ капитан, он заговорил!

- Ну-ну, чего тянешь! - Панину изменила выдержка. - Что он сказал?

- Он сказал: "Стеклянные глаза".

- И это все?

- Все, товарищ капитан. Василий Михайлович уверяет, что очень четко сказал: "Стеклянные глаза..."

- Немного. Сам-то он как?

- Без изменений, товарищ капитан. Но я так думаю, раз заговорил...

- Ты как думаешь, - перебил Панин. - А врачи?

- Врачи ругают.

- Кого?

- Меня ругают. Чтоб не приставал с расспросами. Особенно этот, главный. Зверь! Только у очкастой и можно что-нибудь узнать, у Савчук. Очень вы ей понравились, такой, говорит, интеллигентный капитан.

- Благодарю за комплимент. Как ты сказал? Очкастой? Интересно. Может, стеклянные глаза - это очки? Как ты думаешь?

- Не знаю, товарищ капитан. Допустить можно. Но ведь сказано было в бреду.

- Я вижу, твое любимое словечко - "но". Скептический склад ума - это уже кое-что.

Панин повесил трубку и пошел к Журавко. Полковник стоял у окна и слушал майора Сироконя. Тот докладывал о завершении строительства нового здания райотдела милиции на Щорсовской. Докладывал без особого энтузиазма, было видно, что это строительство уже сидит у него в печенках.

- Ты скажи прямо, - требовал Журавко, - когда сможем переехать?

- Гаражи не готовы.

- Черт с ними, с гаражами. Транспорт пока что тут будем держать. Ты связь обеспечь, это главное. Мебель всю завезли? Завтра сам проверю. Переселяться придется в воскресенье.

- За день не успеем.

- Нужно. Ночь не поспим. Все. - Журавко говорил прерывисто, не скрывая утомления. Под глазами набухли синие мешки. - К слову, и партсобрание проведем в новом зале. Осточертело тесниться, да еще в жару.

- Только и радости, что скоро конец моим мукам, - вздохнул Сироконь. Так я пошел?

Панин рассказал о звонке из больницы.

- Может, в этом и есть какой-нибудь смысл, только что он нам дает? Людей в очках в городе десятки тысяч. - Полковник задумался, потушил недокуренную папиросу и швырнул ее в урну. - Некому ремнем отстегать: самому гадко, а вот никак не брошу... Ты, Олекса, все же распорядись, чтобы поискали таких, кто носит очки в окружении Полякова. Мало ли что!.. Как там в Тимирязевском?

- Нуль, Сергей Антонович. Осмотрели, кажется, каждую щелочку. Дом, гараж... Больше негде. Неужели убийца успел? Не верю.

- А может, и он и мы ищем химеру?

Панин промолчал.

5

Кабинет Ремеза находился на втором этаже, как раз под "теремком". Здание райотдела сооружалось еще до войны, на звукоизоляцию грех жаловаться, но все же раньше Ремез иногда слышал над головой шаги, особенно когда к Ванже забегал младший лейтенант Гринько. Как-никак девяносто килограммов живого веса.

В последнее время наверху было непривычно тихо, и эта тишина словно напоминала следователю, что инспектор Ванжа лежит в больнице, в то время как человек, который напал на лейтенанта, гуляет на свободе.

Протоколы допросов подследственных поодиночке, а также на очных ставках Ремез знал почти наизусть, но все же перечитывал их снова и снова, делал пометки в блокноте, готовил поручения сотрудникам розыска. Кладовщица Уманская, учетчица Маковец, охранник Локотун и шофер Валиев охотно давали показания. Один лишь Олег Горлач наотрез отказался отвечать на вопросы следователя и писал прокурору жалобу за жалобой, обвиняя милицию в произволе, мол, арестовала его во время свидания с любимой женщиной. Когда следователь Марков, который вел дело с водолазками, потребовал, чтобы младшего Горлача передали ему, Ремез не скрывал радости.

Журавко был другого мнения, он считал, что оба дела целесообразно объединить. Но в прокуратуре сказали, что это еще успеется, пусть Марков сначала поработает в Самарске и выяснит все тамошние подробности, связанные с деятельностью фирмы.

Ремез искал расхождения в показаниях своей "четверки" и не находил. "Шерстянники" не скрывали своей причастности к хищениям на фабрике, рассказывали, как это делалось, признавали свою вину и в один голос проклинали Полякова. Следствие продвигалось даже слишком легко, так легко, что Ремез заподозрил некую хитрость. Павелко, с которым он поделился сомнениями, посоветовал:

- Не копай по сухому. Под страхом они жили, понимаешь? Крали и тряслись. И наступил момент, когда не так страшен арест, как его ожидание. Постоянно, изо дня в день. Вот-вот за мной придут, вот придут... Уманская жаловалась, что у нее начали дрожать руки, Маковец спать не могла, а ведь женщины еще молодые... Отсюда и говорливость. За старые грехи все равно отвечать, мол, придется, так хоть на новые не соберемся. Такова психология преступника. И хочется, и колется. - Павелко усмехнулся. - Они к тебе сейчас, как к попу, исповедоваться приходят.

- Знавал я и таких, у кого каждое слово хоть клещами вытягивай, - хмуро возразил Ремез.