Страница 13 из 29
— Сам ты безбилетник, оторви и выбрось! — хмуро парировал Благуша и полез в кошель за бабками — Опоздал я на Махину, только что на конягах догнал, и то насилу.
— А, так еще и коняги с тобой! А где ж ты их спрятал, песок в колеса, грузовозы ведь уже все закрыты?
Вот дудак, удивленно подумал про себя Благуша. Как только таких дудаков в смотрителях держат? И нехотя прояснил, на его взгляд, очевидное:
— Коняги на этом... Вот! На Тополином полустанке остались. Сколько с меня?
— Матрешка, песок в колеса, как обычно!
— Ты мне камила тут не гони, оторви и выбрось, я на две остановки позже сел, значит, и платить должен меньше!
— А как докажешь?
— Как докажу? — Благуша рассердился. — А не хочешь ли выйти и постоять здесь со мной парочку переездов? Посмотрю я, оторви и выбрось, на сколько тебя хватит на таком-то ветру!
Народ, находившийся в ближних ко входу каморах, с интересом прислушивался к разговору Благуши со смотрителем, причем особо любопытные повысовывали головы из-за поперечных перегородок в общий коридор. Подобное назойливое внимание слава смущало, но поделать с этим он ничего не мог, приходилось делать вид, что ему все до Зерцала.
Смотритель с сомнением осмотрел Благушу с головы до ног, оценил его растрепанный вид, почесал в затылке и смилостивился.
— Ладно, четыре десятка хватит.
— Другое дело, — проворчал Благуша, отсчитывая бабки. — И так на конягах сколько потерял, да еще чуть не загнал бедняг...
— А куда ж тебя так несет, песок в колеса? Не мог следующего рейса подождать?
— Проторчав четверо суток на Станции, оторви и выбрось? Благодарю покорно! Ладно, покажи мне свободное место, присесть охота. Намаялся в дороге.
— Да выбирай любое, мест хватает. — Получив свои бабки и вручив Благуше квадратный листок желтого цвета, свидетельствующий об оплате проезда, смотритель махнул рукой куда-то вдоль вагона, да сам и потопал в указанном направлении — в служебную камору, не иначе.
Предоставленный самому себе, Благуша пожал плечами и неторопливо двинулся за смотрителем по коридору, делившему вагон надвое ровно посередке. Справа и слева потянулись четырехместные каморы — нижние места везде были заняты, а верхние, что были свободны, Благушу пока не прельщали, и он шагал дальше. По молодости лет ему еще не приходилось путешествовать на Махине, но один знакомый торгаш как-то рассказывал, что падать спросонья с верхнего места бывает весьма чувствительно и хорошо еще, ежели отделаешься только ушибом, а то некоторые даже руки и ноги ломали. Вот ежели пустых нижних совсем не окажется, тогда и верхнее сгодится, рассудительно решил Благуша.
После остервенелого воя ветра снаружи в вагоне было тихо, тепло и уютно, здесь шла своя неторопливая жизнь. Где азартно перекидывались в картинки, где трапезничали, завалив столик под окошком разной снедью (в животе сразу засосало от аппетитных запахов), а в одной каморе, занятой семьей — мужик, баба и двое ребятишек, — папаша занимался образованием своих малолеток, втолковывая им азы денежной системы Универсума:
— Так вот, олухи, бабка — самая мелкая серебряная монета, мельче ее уж ничего нет! Шесть бабок образуют дедку, дедка бывает как сборная, так и одной монетой, вот, а после идет матрешка — в ней целых девять дедок, или аж пятьдесят четыре бабки. Матрешка тоже бывает или сборной, или в виде целой монеты, но уже золотой...
«Шесть матрешек равны одному бочонку, девять бочонков складываются в домину, а выше домины уже ничего не бывает», — невольно закончил про себя наш торгаш, проходя мимо. Но в основном седуны дрыхли без задних ног. Неудивительно — путь был долгим, а выбор способов убить время был невелик, вот народ и старался выспаться, отдохнуть от обычной домашней суеты, раз выпала такая оказия.
Благуше повезло почти в самом конце вагона, когда смотритель уже пропал из коридора, слиняв в свою камору, и слав начал прикидывать, стоит ли осматривать следующий вагон или следует сразу забраться на ближайшую свободную верхнюю полку и задать отчаянного храпака до самого храмовника. Радостное возбуждение, испытанное на площадке грузовоза, давно уже улетучилось вместе с ветром, и усталость с каждым шагом давала себя знать все сильнее и сильнее, так что торгаш еле брел с трудом переставляя отяжелевшие ноги.
Тут местечко и подвернулось.
Очередная левая камора оказалась занята мангами из мастеровых, похоже упившимися вусмерть с самого начала поездки и теперь мирно похрапывавшими на разные лады на всех четырех полках. На столике промеж ними сиротливо возвышалась пустая трехлитровая бутыль в окружении четырех чарок, словно дородная матрона с цеплявшимися за юбку сопливыми дитятками, а вокруг громоздились внушающими уважение холмиками рыбьи кости и чешуя — все, что осталось от закуси. А вот камора справа была занята только одним седуном — на длинном широком лежаке пристроился, глазея в окно на разнотравную степь, подросток лет десяти — двенадцати в сером плащике, повернув к проходу стриженый русый затылок. И как только таких малых отпускают путешествовать одних, подумал Благуша и вежливо поинтересовался:
— Не помешаю?
Тут он понял, что обознался. Обернувшийся на его слова подросток оказался миловидной девицей-славкой со странной короткой прической, тех примерно девичьих лет, о которых говорят — на выданье. Прямо скажем, приятная неожиданность! Зеленые любопытные глаза уставились на торгаша, изящная головка кивнула:
— Так свободно же!
Голосок у нее оказался певучий, приятный, люди с такими голосами сразу располагали Благушу к себе, особенно молодки. Познакомься он с этакой симпатягой где-нибудь на кону, где торгаш находился в своей родной стихии, он бы повел себя легко и свободно, а тут, в незнакомой обстановке, даже слегка оробел. Впрочем, заметив, видать, его смущение, девица снова отвернулась к окну, давая ему время освоиться. Благодарно кивнув, чего, конечно, хорошенькая незнакомка затылком увидеть не могла, Благуша снял котомку с плеча, поставил ее на лежак, плюхнулся рядом и облегченно привалился спиной к камерной перегородке. Какое же это блаженство — дать наконец отдых телу! Затем, набравшись храбрости, представился: