Тяжелые тени

Изменилось у А-Линя даже отношение к одежде. В его гардеробе исчезло все яркое, все элементы, которые хоть кем-то могли быть расценены как вызов.

Взять хотя бы дибуферную накладку к промежуточной фалде. Этот элемент одежды более всего к лицу молодому человеку левого толка. Солидный человек умеренных взглядов с негодованием отринет это вопиющее нарушение традиций. Но убрать его - означало лишиться расположения значительной части молодежи. И А-Линь-доду нашел выход: стал заказывать не дибуферную, а монобуферную накладку.

Его коллеги, руководители других секторов, от души хохотали над подобным новшеством. Через неделю они тихо посмеивались. Потом смех прекратился, и через месяц все руководители секторов с Главой института вкупе, щеголяли в костюмах с монобуферной накладкой к промежуточной фалде.

Глаженье брюк тоже превратилось для А-Линя в серьезнейшую проблему. Как часто их гладить? Ежедневно? Люди расхлябанные поймут это превратно, расценят как вызов. Гладить брюки раз в неделю? Аккуратисты отвернутся от него. И А-Линь-доду нашел выход: стал гладиться раз в три-четыре дня.

Многое, что возникло в поведении А-Линя после Ужасного Случая, обуславливалось тем, что у него, попросту говоря, возник "пунктик". Психиатры даже при самом тщательном обследовании не нашли бы у него отклонения от нормы; в крайнем случае, объявили бы о наличии "пограничного состояния". А вот житейское определение "пунктик" вполне подходило.

А-Линь-доду остался прекрасным работником, великолепно ориентировался в обстановке. Внешне он был абсолютно нормальным человеком, образцовым работником, хорошим семьянином.

Но однажды в бессонную ночь явилось к нему неожиданное, как удар, откровение. Он привстал, отодвинулся от теплого бока мерно храпящей жены и, задрожав, окинул помутившимся взором спальню. Его осенило, что, когда в их институте (да и в других учреждениях) внезапно исчезают неугодные люди, то причиной этому то, что их съедают. В самом прямом смысле этого слова. Забивают, как домашних животных, - и к столу. А в некоторых учреждениях лежит под стеклом график. И есть в нем графы: "кто ответственный за съедение" и "сроки исполнения".

А-Линь-доду понимал, что доказать это невозможно. Но неожиданное открытие и не нуждалось в доказательствах. Оно существовало как некая объективная данность, явившаяся А-Линю в момент прозрения.

С той ночи А-Линь-доду стал жить под тяжким грузом страшного знания. Груз был слишком тяжел, и физиолог сделал несколько бунтарских попыток трезво проанализировать ситуацию.

Логические доводы, словно бледные тени, бродили возле неуязвимой идеи всепожирания. И А-Линь-доду стал жить, как живут некоторые атеисты, в Логоса не верующие, но на всякий случай втихомолку молящиеся ему.

На работе А-Линь-доду раньше всех улавливал новые веяния, исходящие от начальства, и старательно выполнял то, что требовалось. Выполнял, разумеется, не самым первым, чтобы не нажить себе врагов.

Он одним из первых вступил в черносотенное общество "Борцов за веру", раньше многих начал говорить о величии откровения и преступности попыток постижения разумом законов Непостижимого; философской стороной алхимии, как это ни было трудно, А-Линь-доду овладел вторым или третьим в институте. Для этого он после работы закрывался на кухне и до полуночи, пугая жену нездоровым бормотаньем, вдалбливал себе в голову, сколько медикамента и сколько ртути надлежит соединить, чтобы получить золото, лучше рудничного.

- Ртуть холодна и влажна, благодаря лунам; она горяча и суха, благодаря светилу, - повторял он безмерное количество раз.

Когда часы били полночь, приходила Миль-са, брала его холодную и влажную руку своей - горячей и сухой - и увлекала в спальню. А-Линь-доду уныло плелся следом и, глядя на ороговевшие пятки жены, мелькающие из-под ночной рубашки, продолжал бормотать:

- Логос есть философский камень Вселенной, ибо он преобразует наши души.

Ранним утром, когда послышался звонок в дверь, А-Линь-доду не разумом, а обостренным чутьем понял: пришел час нового Испытания.

Глядя в глазок на землянина, он испытывал мучительное сомнение. Впустить? Не впустить?

Не впускать страшно. Вон какой зверюга! Дверь в щепки разнесет. Да и последствия межпланетные неизвестно какие будут. А виноват будет снова он, А-Линь-доду. Тогда его точно - подрумяненного, с душистой травкой во рту подадут к столу какого-нибудь начальника.

Впускать... Землянин в разорванной, запачканной одежде. Оглядывается беспокойно. Значить, его преследуют. Кто может его преследовать? Только законные власти. Если преследуют законные власти, то землянин преступник. Укрывая преступника, сам становишься преступником. И тогда его наверняка подрумяненного, с душистой травкой во рту... Н-да, замкнутый круг!

А-Линь-доду снова глянул в глазок - землянин грозно хмурился. Физиолог дрогнул и решил впускать.

- Желаю вам здравствовать, - сказал голубоглазый гигант, стоящий на пороге. - Вы хозяин этой квартиры?

А-Линь-доду, словно каменный, уставился на незваного гостя и молчал. Так глядит на виселицу приговоренный к смерти.

Землянин повторил вопрос. По некоторой напыщенности слога можно было догадаться, что он изучал фирболгский по образцам двадцатилетней давности.

А-Линь наконец нашел в себе силы кивнуть, но по-прежнему стоял неподвижно и заходить гостю не предлагал. Владимир переступил с ноги на ногу и с некоторым недоумение спросил:

- Могу ли я войти?

- Разумеется, - заставил себя заговорить А-Линь. - Входите. Будем с женой очень рады. Особенно жена.

Он посторонился. Гость вошел. Пуговицы на его рубахе были вырваны с мясом, брюки измазаны зеленью. Щеку пересекала свежая царапина.

В глубине квартиры снова заплакал ребенок.

- А-Линь! - раздался недовольный окрик жены. - Кто это к нам? Ты слышишь? Или оглох?

- Милая, - медово пропел А-Линь. - К нам гость дорогой пришел землянин.

Он, не приглашая гостя в комнату, стоял вместе с ним в прихожей и ждал. В этом был свой расчет. Жена тоже должна взять часть ответственности на себя.

Дверь отворилась, и в прихожую вышла Миль-са, на ходу запахивая халат. Она в одно мгновение все увидела и все оценила. Злоба нахлынула на нее неудержимой волной. Снова этот идиот втянул ее в очередную неприятность. Теперь она должна на что-то решиться. Выгнать пришельца невозможно. Но и в дом пригласить - чистейшее безумие, по сути - самоубийство. Однако... Кто впустил землянина в квартиру? А-Линь! Значит, он несет ответственность и за все остальное! Она со значением посмотрела на мужа и как можно приветливее произнесла:

- Проходите. Отдохните. Нет, нет. Не туда. В ту дверь. Там есть книги, журналы. Может быть, вам надо помыться? Ванная вон там. Извините, мы с мужем должны кое-что обсудить.

Володя сидел в мелковатом кресле и рассеянно листал щедро иллюстрированный литературно-политический журнал. Каждая страница начиналась с эпиграфа из какого-нибудь произведения Непостижимого. Связь между текстом и эпиграфом была довольно отдаленной.

На первой странице красовался портрет Первого Доверенного Лица. Он был изображен в белом парадном мундире, украшенном многочисленными орденами с бриллиантовыми лучами. Незапятнанную белизну груди пересекало несколько рядов витых золотых шнуров. Вид у Первого был торжественный и неприступный. Склеротические сосудики на щеках тщательно заретушировали, исчезли мешочки под глазами. С портрета на Владимира смотрел не человек, а олицетворение нации, ее гордость и надежда. Даже намек на предположение, что этот кумир, как и все простые смертные, ходит, дышит, ест, а также делает нечто, противоположное питанию, было бы кощунством, граничащим с государственным преступлением.

Информация занимала несколько строчек. Всю остальную часть страницы заполняли комментарии к событию, которые беспардонно подталкивали читателя к выводу, прямо противоположному тому, который можно было сделать из самой информации.