Я - истребитель

Морис Шалль совершал второй или третий боевой вылет. Молодой летчик не скрывал своего нетерпения - он был на фронте, ему дали чудесный истребитель, а возможности помериться силами с фашистами все не представлялось. Ветераны "Нормандии", усмехаясь, обещали:

- Угомонись, Морис. На твою долю хватит...

И вот боевое задание - перехватить пару разведчиков.

Морис вышел в район, который указывала станция наведения. Напрягая зрение, летчик смотрел против солнца, наконец обнаружил приближающуюся пару, которая шла встречным курсом - с запада, и с ходу ринулся в лобовую атаку.

Попасть первой же очередью во встречный истребитель, да еще идущий со стороны солнца, очень сложно. Такое под силу даже не каждому хорошему летчику. Конечно, не исключена и случайность. Но в практике воздушного боя такое попадание - большая редкость.

Морис Шалль был хорошим летчиком - он попал... Ему бы после этого осмотреться,- обратить внимание на то, как ведет себя атакованный самолет. Архипов-то видел, что его атакует "нормандец"! Он передал об этом по радио ведомому, пытался покачиванием крыльев дать понять, что он - свой, но Морис Шалль вошел в азарт и тут же сделал второй заход...

Так по нелепому стечению обстоятельств погиб Василий Архипов.

Это был тяжелый день для всей дивизии и особенно для летчиков двух братских полков - 18-го гвардейского и "Нормандии".

Пьер Пуйяд никаких оправданий не искал. Доложив о происшествии, он негромко, но твердо сказал: "Мой генерал, как бы вы поступили в такой ситуации с советским летчиком?" Я ответил, что за подобные ошибки советского офицера судит трибунал и, как правило, дальнейший его удел - дисциплинарная часть. В условиях войны штрафной батальон - это чрезвычайная мера. Но тут я не мог не принять во внимание стечения обстоятельств и, конечно, не мог игнорировать тот факт, что ошибка совершена молодым летчиком, у которого нет боевого опыта. Однако слишком тяжела была потеря, и я сразу не мог объявить командиру "Нормандии" окончательное решение. "Только, - попросил Пьер Пуйяд, - не отправляйте пилота во Францию с этим позором"...

После некоторых размышлений мы решили оставить французского летчика в полку - дать ему возможность в боях искупить свою ошибку. Морис Шалль доказал, что он- один из лучших летчиков полка. Он сбил в боях десять вражеских самолетов. Ошибку свою искупил, но моральной вины с себя не снял. Эта первая и последняя его оплошность, стоившая жизни советскому летчику, очевидно, в конце концов, стоила жизни и самому Морису Шаллю. До самого последнего дня он выискивая наиболее горячие точки и как одержимый лез в гущу схватки. Он действительно был хорошим летчиком - среднего летчика при той постоянной одержимости, с какой он лез в пекло, сбили бы во втором-третьем бою. Но сбивал он. Его наградили орденом Отечественной войны II степени. Потом - орденом Отечественной войны I степени.

В боях над Восточной Пруссией Морис Шалль делал по четыре-пять боевых вылетов в день. Он жил как все и вместе с тем, внутренне, какой-то обособленной жизнью. Летчик уже давно заслужил уважение товарищей своей храбростью, хладнокровной решимостью. За достигнутые боевые успехи был награжден орденом Красного Знамени - одной из самых почитаемых и ценимых фронтовиками наград. И после каждого награждения Морис Шалль начинал воевать еще яростней. Он погиб незадолго до конца войны, когда мы уже редко несли потери. Никто не знает, как погиб летчик, - он не вернулся с боевого задания и числится пропавшим без вести. Его брат, Рене Шалль, сбил семь вражеских самолетов, зимой сорок пятого года был тяжело ранен и после излечения вернулся в освобожденную Францию. Судьба Мориса остается неизвестной до сих пор.

В июне сорок четвертого года 18-й гвардейский авиаполк находился близ селения Заольша. Полк, пожалуй, ближе, чем другие, был расположен к линии фронта. Неподалеку проходила железная дорога, и потому участок этот считался наиболее важным. Туда, в расположение 18-го гвардейского полка, мы и переместили передвижную станцию радиолокационного наблюдения РУС-2.

Это была станция кругового обзора, состояла из автопередвижки, размещенной на двух автомашинах, а радиус действия ее достигал 110 километров. В течение минуты она просматривала воздушное пространство указанного радиуса. Если учесть, что полки дивизии находились на расстоянии семи - десяти километров от линии фронта, а порой и ближе, то станет понятно, что эта станция помогала нам "заглядывать" в глубь территории, занятой противником. Обычно мы использовали сразу две станции. Одна располагалась у самой линии фронта в передовых порядках стрелковых частей и работала как ретранслятор, передавая данные на другую станцию, которая находилась в расположении дивизии. Существенным недостатком РУС-2 были так называемые мертвые зоны на малых высотах. Станция просматривала пространство под углом 30-45 градусов, другими словами - от высоты 500 метров до 10 000 метров включительно. Но самолеты, идущие на бреющем, то есть на высотах ниже пятисот метров, станция не брала. Чтобы как-то увеличить обзор, мы устанавливали РУС-2 на господствующих высотах.

Сейчас трудно себе представить, какую большую роль сыграли в тот период эти в общем-то несовершенные средства. Без всяких преувеличений скажу, что появление таких станций так же, как и усиление средств радиосвязи в воздухе, означало целую революцию в управлении воздушным боем и самым решительным образом сказалось на методах ведения боев и их результатах. Все-таки это была радиолокация!

Если представить себе, что в сорок первом году летчика наводили на цель, выкладывая на земле стрелы из полотнищ, то отпадет необходимость пояснять, что значило для нас появление радиолокационных установок с радиусом действия до 110 километров. В частности, мы получили возможность руководить с земли воздушными патрулями. До этого частенько бывало так, что патруль находился в своем секторе, а по соседству, буквально в нескольких километрах, - противник, и наши летчики его не видели. У меня однажды на этой почве произошел небольшой инцидент с представителем одной из наземных частей.

Шло совещание, в ходе которого несколько командиров наземных соединений высказывали претензии в адрес летчиков-истребителей. Некоторые замечания были выражены в такой форме, которая не могла не задеть меня;

Наши истребители слишком часто осторожничают, - заметил один командир.

- Как это "осторожничают"? - спросил я.

- Очень просто, - заявил полковник, - побаиваются немцев и избегают боя. Немцы идут нас бомбить, а наши истребители проходят рядом и не принимают никаких мер.

- Быть этого не может, - сказал я.

- Сколько раз было! - упорствовал полковник. - Я видел, что и другие командиры наземных частей склонны поддержать эти претензии.

- Что же, - стал я уточнять, - наши летчики, завидев немцев, меняют курс?

- В том-то и дело, что не меняют, - с иронией отвечал мой собеседник. Идут себе стороной, как и шли, а немцы - у нас над головой...

- Может быть, - говорю,- расстояние между нашими летчиками и немцами большое?

- Может, и бывает километров пять... - сказал полковник.- А что такое пять километров для летчика? Даже десять? Видно же все! И тех и наших! - А облака бывают между ними?

Я задавал всякие вопросы и чувствовал, что это вызывает досаду, как попытка уклониться от прямого ответа.

Но мне надо было разобраться основательно, чтобы отвергнуть необоснованные претензии. Сам я не зная ни одного случая, когда истребители 303-й дивизии видели бы немецкие бомбардировщики над нашим передним краем и не атаковали бы их.

- Ну, бывает, найдет облачко-другое, - заметил полковник, не понимая важности такой детали. - Но мы-то видим и наших и тех!

- А как вы их видите? - задал я последний вопрос.

- То есть что значит "как"? Поднимай голову и смотри, пока не надоест... Когда он воет (полковник имел в виду пикирующий бомбардировщик Ю-87), тут хочешь не хочешь, а увидишь. Он еще только со своего аэродрома взлетает, а я его, сукина сына, уже слышу, - невесело усмехнулся командир наземной части.