Страница 14 из 76
Это было не очень просто сделать. Когда Рычагов из опасений за состояние летчика пытался дать кому-нибудь короткую передышку, отдых, возникали встречные трудности:
бойцы отказывались принимать такое освобождение, понимая, что каждый человек на счету. Может быть, Рычагову следовало бы более умело и тактично мотивировать свои решения, но Павел Васильевич никогда не слыл дипломатом. Он жил без оглядки, как и воевал. Так же подчас без оглядки относился и к людям. Мы-то прекрасно знали характер нашего командира, поэтому не обижались иной раз на его резкое слово или выговор.
Когда я обратился к Рычагову со своей просьбой, он приказал Митрофанову дать мне его истребитель на время.
Добродушный и мягкий по натуре Петя обиделся: такое решение он расценил как признание командиром его слабости. Машину, однако, отдал. Я провел на ней два воздушных боя, потом еще бой, тогда Петр не выдержал и пошел к Рычагову, публично обвиняя его в несправедливости. И Рычагов уступил.
- Сиди, - сказал он мне, - и жди. Скоро получишь машину. Пусть Митрофанов летает.
Петя полетел и из боя не вернулся...
После этого случая Рычагов стал с нами более категоричен в отношениях, как командир. Он редко делился своими переживаниями, но, насколько я его знал, вероятно, ругал себя последними словами за то, что уступил Петру, не настоял на своем.
Вскоре же за гибелью Митрофанова последовала другая потеря - был сбит Михаил Воронов...
Обычно каждый боевой день мы завершали разбором на земле. Собирались вместе и анализировали отдельные эпизоды. Причем зачастую многие наши ребята не могли толком воспроизвести картину того или иного боя, который они только что провели. "Атаковал, набирал высоту, снова атаковал..." - вот типичные ответы. Сопоставляя их, Рычагов пытался воссоздать общую картину вылета, и нередко вырисовывались атаки, когда мы целой группой бросались на один бомбардировщик, добив его, бросались на другой, Причем ведомые должны были заботиться о безопасности своего ведущего и, конечно, о своей собственной. Но чаще всего после первой же атаки, которую начинал Рычагов, строй распадался и возникала характерная для того времени воздушная карусель на разных высотах: смешивались и свои и чужие и каждый дрался на свой страх и риск, хотя, если в суматохе успевал заметить, что товарищу трудно, спешил на выручку. Но это если успевал заметить и находился поблизости.
Помню, как после первого или второго боя, когда мы сбили несколько фашистских самолетов и не потеряли ни одного своего, радостные, возбужденные, анализировали мы первые победные итоги, а Рычагов по мере того, как прояснялась картина боя, хмурился. Он еще сам не во всем мог разобраться толком, но в отличие от многих из нас - при своем-то темпераменте! - был сдержан и отнюдь не спешил разделить общего восторга.
- Они нас просто не ожидали, - мимоходом заметил он, когда вечером мы с ним еще раз заговорили о прошедшем боевом дне. Но больше ничего не сказал.
Уже потом, повоевав, набравшись опыта в боях, мы естественным путем пришли к пониманию тактики современного по тем меркам воздушного боя. А поначалу летчики не учитывали даже таких тактических азов, как заход в атаку со стороны солнца. Поэтому нередко начинали бой из заведомо невыгодной позиции. Основными же нашими козырями в первые дни боевой работы были исключительная маневренность И-15 и индивидуальное мастерство пилотов.
Гибель наших товарищей заставила глубже анализировать причины проигрыша в боях. Выяснилось, что большинство погибших были ранены или убиты после атак сзади: И-15, один из лучших истребителей своего времени, не имел бронеспинки и сзади летчик был абсолютно беззащитен.
Тогда наши техники начали действовать. Леонид Кальченко долго думал над тем, как бы обеспечить летчику защиту и вместе с этим не увеличить вес самолета. В конце концов он нашел выход - убрать из кабины аккумулятор, весивший 30 килограммов. Предлагалось запускать самолет от этого аккумулятора, но держать его на земле. Тогда за сиденьем представлялось возможным установить защитное устройство весом до 30 килограммов. Правда, самочинно вносить какие-либо изменения в конструкцию самолета категорически запрещалось. Но запрет, рассудили мы, распространялся в мирное время, а тут каждый день ожесточенные бои...
Рычагов не сразу согласился с этой смелой идеей. Выслушав инженера, он показал пальцем на высокий дуб и задумчиво сказал:
- За подобную новацию мы оба с тобой будем висеть на этом дереве.
По 6ылo видно, что мысль о незащищенности летчика тоже не дает ему покоя. И через несколько дней он дал "добро" на доработку.
Получив разрешение, Леонид Кальченко со своим помощником - деловым и расторопным испанцем Кастро - принялись искать на заводах и в мастерских подходящую для этой цели сталь. На броню рассчитывать не приходилось, поэтому решили попробовать стальной лист. Кастро в течение дня нашел восемь листов толщиной 12 миллиметров и четыре листа толщиной 8 миллиметров. Взяли по одному листу на пробу и вырубили по выкройке спинки сиденья две первые бронеспинки. Та, которая была толще, весила 28 килограммов, следовательно, вполне заменяла по весу аккумулятор. Рычагов поручил Артемьеву, Агафонову в мне испытать эти спинки, и мы принялись стрелять в них с расстояния ста метров бронебойными пулями. Результаты были превосходными. На стали толщиной 12 миллиметров остались только вмятины. Восьмимиллиметровая спинка потрескалась, но и в ней не было сквозных пробоин.
Первую самодельную спинку, по приказу Рычагова, установили на самолете испанского летчика Эргидо, который в бою всегда находился в самой гуще свалки и больше всех привозил пробоин. Уже на следующий же день Эргидо вернулся из неравного боя и привез в бронеспинке только несколько пулевых отметин (в сражении под Гвадалахарой этот храбрый, любимый всеми летчик погиб).
6 ноября несколько летчиков нашей группы были приглашены на аэродром Алькала де Энарес на торжественный, вечер, посвященный девятнадцатой годовщине Октября. На вечере присутствовали члены республиканского правительства и видные деятели Компартии Испании, наши советники и военачальники, журналисты и летчики. В числе делегатов от летчиков первой группы в Алькалу попал и я.
Мы, летчики из группы Рычагова, поехали в Алькалу еще и для передачи боевого опыта. Мы знали, что туда прибыла ожидаемая нами вторая группа советских летчиков-добровольцев и что эта группа будет воевать вместе с нами в мадридском секторе на истребителях И-16. Известие о прибытии И-16 несколько сгладило тяжелые впечатления последних боев: теперь мы уже представляли солидную силу и у нас появились шансы стать хозяевами в мадридском небе. Ведь до сих пор мы только сдерживали авиацию противника, теперь же нам были по плечу и более сложные задачи. Понимая, что каждая крупица боевого опыта бесценна для наших товарищей, приехав в Алькаду, мы первым делом пошли знакомиться с ними. И тут я увидел... Сергея Черных!
От радости и неожиданности задаю нелепый вопрос:
- Какими судьбами?! Сергей расхохотался:
- Будто сам не знаешь! Нет, ты подумай, он нас спрашивает, как мы сюда попали!
- Это все Путивко виноват, - слышу из-за спины Черных знакомый голос.
Поворачиваюсь - и глазам своим не верю. Прокоп Акуленко! Вот это да! Ровно три года прошло, как мы расстались...
- А ты думал, ты один такой? - усмехается Прокоп.
- Так, может быть, и Паша Путивко здесь?
- Здесь, здесь, - бурчит Прокоп, - где ж ему еще быть. Ты лучше давай рассказывай...
Ребята теребят меня, но я все никак не могу прийти в себя от неожиданности; вот где судьба свела!
Подходят еще летчики, Паша Путивко появляется. Он ничуть не изменился все такой же спокойный, все та же застенчивая улыбка...
- Давай, - торопит Прокоп, - выкладывай все как на духу...
И я "выкладываю как на духу".
Много всего набралось за три недели боев, а ребята задают десятки вопросов; какие у фашистов машины? чем отличаются от наших? какие излюбленные приемы? как дерутся? какое вооружение? чего боятся? каков ритм боев? режим жизни? как разработана сигнализация? И - до бесконечности, до самых мелких деталей здешнего аэродромного быта. Я рассказываю и рассказываю и, кажется, готов говорить до утра.