Страница 3 из 20
Оглянуться или не оглянуться? Нет! Сидела, словно окаменела, на губах царственная улыбка, а в душе ужас.
- Гасан!
- Ваше величество, - прошептал он, - кровь... На стене...
- Разве янычара поразишь кровью?
- Это кровь Ибрагима, ваше величество, - сказал Гасан.
- Боишься, что эта кровь упадет на меня? Но ведь сказано: "Не вы их убивали, но Аллах убивал их..."
- Они нарочно посадили вас под этой стеной.
- Кто они?
Он совсем растерялся:
- Разве я знаю? Они все хотят взвалить на вас, ваше величество. И смерть валиде, и убийство Ибрагима, и смерть великого муфтия Кемаль-заде. Вы уже слыхали о его смерти?
Она снова привела слова из Корана - неизвестно, всерьез или хотела прикрыться шуткой:
- "...чтобы погиб тот, кто погиб при полной ясности, и чтобы жил тот, кто жил при полной ясности".
А сама слышала, как в душе что-то скулит жалобно и отвратительно. Все здесь в крови - руки, стены, сердца, мысли.
- Ибрагим должен был убить султана, султан его опередил, а теперь они хотят взвалить все на вас, ваше величество, - упорно продолжал Гасан-ага.
- Мне надоели гаремные сплетни.
- Даже смерть Грити...
- Еще и Грити? И этого тоже убила я?
- Они говорят, что на молдавский престол Рареша поставили вы, а уже Рареш...
- ...выдал венграм Грити, исполняя мою волю? Все только то и делают, что исполняют мою волю. И Петр Рареш точно так же. Этот байстрюк Стефана Великого. Он прислал подарок для моей дочери Михримах, для султанской дочери! Драгоценную мелочь, на которую только и способен был один из многочисленных байстрюков великого господаря*. А знает ли кто-нибудь, что этот господарь Стефан когда-то был в моем родном Рогатине с войском и ограбил церковь моего отца-батюшки? И мог бы кто-нибудь в этой земле сказать мне, где моя матуся, и где мой отец, и где мой дом, и где мое детство? И на чьих руках их кровь?
_______________
* Г о с п о д а р ь - титул правителей (князей) Молдавии и
Валахии XIV - XIX вв.
Гасан молчал. Он проникался ее мукой, напрягался, страдая душой, готов был взять на себя все отчаяние Роксоланы, всю ее скорбь - так хотел бы помочь ей чем-то. Но чем и как?
- Ваше величество, я со своими людьми делаю все, чтобы...
- Зачем? Мои руки чисты! Пойди и скажи об этом всем. Я сама скажу.
Она вскочила на ноги, заметалась по коврам. Гасан тоже мгновенно вскочил с места, прижался к стене - кажется, в полуоткрытой двери промелькнула тяжелая фигура кизляр-аги. Дохнуло кислым запахом евнухов, невидимых, но ощутимых и присутствующих. Роксолана отбежала от стены с пятнами Ибрагимовой крови, остановилась, смотрела на эти коричневые следы смерти ненавистного человека, ощущала, как призраки обступают ее со всех сторон, недвижимые, будто окаменелые символы корыстолюбия и несчастий: валиде с темными резными устами; два великих муфтия с постными лицами и глазами фанатиков; пышнотелая Гульфем, набитая глупостью даже после смерти; Грити, который и мертвыми руками гребет к себе драгоценные камни; Ибрагим, который, щеря острые зубы, ядовито шепчет ей: "А что ты сказала султану? Что ты сказала?" Тень падает на тебя, хотя ты и безвинна. Достигла величия - и теперь падает тень.
- Я нашел того, кто прислал из-за моря зеркало Ибрагиму, - неожиданно сказал Гасан-ага.
Простые слова помогли Роксолане стряхнуть с себя наваждение. Призраки отступили, кровавые пятна на рисунках Джентиле Беллини утратили свой зловещий вид, казались следом небрежности художника, случайным мазком сонной кисти, непостижимым капризом веселого, а то и хмельного венецианца.
- Зеркало? - Она с радостью ухватилась за это спасение от призраков, терзавших ее и на вершине величия с еще большей яростью, чем в рабской униженности, которую познала в ту ночь, когда была приведена в султанский гарем. - Кто же этот благодетель?
Успокоившаяся, она возвратилась к своему шелковому диванчику, удобно расположилась, даже протянула руку, чтобы налить себе шербета из серебряного кувшина. Будто сойдя со стены, появилась неизвестно как и откуда служанка в прозрачной одежде, а за нею тенями подкрадывались евнухи и на самом деле казались бы тенями, если бы не было у них грязных, липких от сладостей пальцев, которые старались как можно скорее вытереть - один о шаровары, другой о тюрбан.
- Убирайтесь вон! - прикрикнула на них султанша.
Служанку удалила незаметным движением бровей, так, что даже Гасан-ага поразился ее умению.
- В том-то и дело, что он не является благодетелем, - сказал Гасан, отвечая на вопрос Роксоланы. - Это скорее любимец. Точно так же, как Ибрагим был душой и сердцем своего повелителя.
- Ты говоришь - был? Неужели его тоже нет, как и нашего грека? Мертвый послал зеркало мертвому, а я оказалась между ними. Велю убрать его из Гюльхане.
- Ваше величество, этот человек жив. И, кажется, плывет сюда, чтобы найти убежище, обещанное ему Ибрагимом.
- Объясни, - утомленно откинулась она на подушку.
- Его зовут Лоренцано. Он из рода Медичи, но не из тех, что обладают влиянием и властью в Италии, а из незнатных. Стал душой и сердцем флорентийского правителя Алессандро Медичи. Услышал, какой властью обладает Ибрагим над султаном, начал переписываться с греком, спрашивал советов, оказался способным учеником. Далее они уже состязались - кто достигнет большей власти над своим благодетелем. Потом стали следить, кто первым избавится от своего благодетеля, потому что любимцами становятся лишь для того, чтобы покончить - рано или поздно - с покровителями, устранить их и занять их место. На случай неудачи они договорились спасать друг друга. Когда же захватят власть, быть и дальше сообщниками во всем, пока не покорится им весь многолюдный мир - одному исламский, другому христианский.
- Говоришь страшное. Как мог узнать об этом?
- Ваше величество, письма. Я купил все письма, которые писал этот Лоренцано Ибрагиму. Грек не знал итальянского, давал читать своему драгоману, потом приказывал уничтожать письма. А тот продавал их великому драгоману Юнус-бегу, потому что Юнус-бег поклялся низвергнуть Ибрагима. Может, это он и открыл глаза султану. Теперь Ибрагим мертв, и Юнус-бег охотно продал мне письма. В последнем из них Лоренцано сообщает, что убил своего благодетеля во время охоты, но из Флоренции вынужден бежать, потому что власть захватить не сумел. Надеется на прибежище в Стамбуле. Еще не знает, что Ибрагим мертв.