Первомост

- Да отсохли бы твои ноги, ничтожный! - стонущим голосом крикнул Стрижак.

Карлик немного удивился. Он ждал отчаянного крика, мольбы, крика о помиловании, а получил сердитую брань. Видать, такие длинноногие шайтаны не знают настоящей цены его умению. И, не дожидаясь новых проклятий Стрижака, он быстро ударил еще раз и еще сильнее и безжалостнее, а потом еще, и Стрижак безумно заревел, накликая на голову своего палача всех дьяволов, все кары небесные и земные, всю дрянь и нечисть земную и водную, подземную и подводную, все болезни и муки, а карлик легко, будто воробей вокруг конского навоза, подпрыгивал возле Стрижака и знай бил ему в живот напротив сердца короткой и такой сноровистой ножкой, уже Стрижак от боли или от злости не мог вымолвить ни слова, он только брызгал слюной, а карлик бил и бил своей кругленькой пяткой, и улыбка не сходила с его личика, и весело смотрели на мир его хитрые узкие глазенки, - он словно бы и сам не верил, что может получить в свою власть такого великана и вот так пинать его пяткой, выгоняя дух из его тела, хотя оно и напоминает огромное старое дерево или крепкий каменный хребет гор, полный скал, ущелий, пропастей, где может долго слоняться и скрываться живой дух, так что вряд ли и удастся кому-нибудь изгнать его оттуда, но карлик принадлежал к упрямым и старательным исполнителям ханских повелений, он привык выполнять их, благодаря этому и держался на свете. Он бил ногой Стрижака в живот напротив сердца до тех пор, пока у того помутилось сознание, пока он уже не имел сил выкрикивать проклятия, а только мысленно еще слагал их.

И птицы летели и летели над полями, они вылетали словно из самой земли и летели наискось, наискось, заслоняя небо крыльями и тоскливо напевая над умирающим Стрижаком.

"Полетят нечестивцы ордынские по всей земле нашей, яко птицы небесные по воздуху", - подумал он и умер, а про Николая-чудотворца так и не вспомнил.

Не верил или забыл?

До самого последнего времени, собственно до вчерашнего дня еще, казалось, что они имеют в своих руках весь мир, ибо что такое мир, как не соединение двух расстояний, двух противоположностей и противоречий, двух берегов, на каждом из которых люди живут своими мечтами и устремлениями? Этот мост, так уверенно и твердо пролегавший над могучими разливами вод, был словно бы и не одним мостом, а двойным, ибо для того берега служил как путь сюда, а уже с берега этого, левого, к киевским кручам вел вроде бы совершенно другой мост, потому что мост - это не просто соединение двух берегов, это еще и направление, и не всегда можно точно определить, что здесь главенствует: соединение или направление движения. Так было еще вчера, и все они здесь считались почти всемогущими, никто не мог сравниться с ними в спокойном самообладании, простым людям они напоминали чуть ли не самих богов, в руках у которых сосредоточены все переплетения мира, да и сами они, в безграничной надменности своей, верили в свое превосходство, возвышались над всеми хлопотами и тревогами сущего, мелочи повседневной жизни, казалось, проходят мимо них, эти люди соединяли два противоположных берега, они стояли на скрещении надежд, - они имели МОСТ. Это было словно в детской игре: у меня есть, а у тебя нет, человек втягивается в эту игру с малых лет и уже потом не может отвязаться от нее в течение всей жизни, да и все человечество издавна втянуто в призрачно-мрачную игру, и почему-то так получается, что количество тех, которые не имеют, всегда превышает количество имущих, вот так и этот мост: был один-единственный на великой Реке, и лишь горстка людей зачислялась в его обладатели, а тех, у которых была крайняя потребность передвигаться по мосту туда или сюда, были огромные толпы.

Один день переменил все. Как только между берегами пролегла отчужденность, как только левый берег стал враждебен берегу правому, как только перебрался, убегая в Киев от несчастья, последний калека и перебежал следом за ним шелудивейший пес, который тоже хотел подохнуть среди своих людей, - этот мост уже не нужен был ни для чего - он отрицал теперь самого себя, превратился во враждебность и проклятье для того берега, на котором стоял в золотой пышности великий Киев, но прежде всего проклятьем становился мост для людей, которые владели им так долго и уверенно, охраняли его и берегли как залог своего превосходства над ничтожеством всех неимущих, всех гонимых потребностями, нуждой, бедами, преследуемых несчастьями, угрозами и неосознанностью, всех искателей лучшей доли, бродяг, торговых людей, ловцов, странников, проходимцев, паломников, святых и грешников, бандитов и благочестивых, преступников и влюбленных. Ненужным был теперь не только мост - излишними стали и они, охранявшие этот мост; казалось, они даже на земле стали лишними, потому что не находилось для них работы, они тоже словно бы попадали в число сил, враждебных Киеву, потому что держали в своих руках этот мост, который мог ускорить гибель великого города; и в то же время эти люди не могли бросить свой мост, не могли пройти по нему, как тот последний калека со своим шелудивым псом, и укрыться за киевскими валами, потому что на них лежал долг оберегать мост, защищать, умереть за него, когда понадобится, так же преданно и гордо, как умели они владеть им и гордиться своим положением.

Теперь мостищан не нужно было и уговаривать: они все перешли на сторону Маркерия, при Воеводе остались только те, кто всегда стоял между ним и остальными мостищанами, следовательно - ближе к Мостовику, все они, как ни мало их было, собрались по ту сторону валов, сбежались туда, как только Немой принес страшную весть о намерении сжечь мост; Воевода не стал терять времени на преследование Маркерия, он сосредоточил всю силу и все терпение, чтобы дождаться Стрижака с войсками Батыя, продержаться до их появления, удержаться на мосту самому, удержать мост.

Таким было последнее утро на мосту и у мостищан. Серый туман грузно лежал над Рекою, давил на мост и на горстку людей на нем; туман пролегал между последними охранниками моста и мостищанами, вышедшими к предмостным валам, чтобы осуществить окончательное и неукоснительное.

- Эй, там, на мосту! - кричал сквозь туман Маркерий. - Бросайте мост, пока не поздно! Эй, там!

Мостовик стоял на валу перед мостом, отчетливо видел мостищан, удивлялся, что их так много, ведь никогда не представали они перед ним собранными воедино, к тому же и собраны были теперь не по его повелению, не по долгу мостовой службы, а совсем наоборот - объединенные ненавистью к нему, Воеводе, и невероятным намерением уничтожения моста.

Дождется ли он Стрижака с ханскими посланцами? Вчера уже наскочили на мост чужеземцы, наскочили почему-то с обоих берегов, так, будто войско Батыя уже где-то переправилось через Реку; Мостовик надеялся, что это весть от Стрижака, но темные всадники сыпанули на мост по десятку стрел и отвернули своих коней, поскорее прячась в лесах.

Он должен был терпеливо ждать. Во что бы то ни стало пересидеть еще несколько дней, даже если бы для этого пришлось не спать и не есть и не сходить с моста. Допустить уничтожение моста он не мог, - это означало бы его собственную гибель.

- Эй, там! - крикнул из тумана Маркерий, крикнул бесстрашно и дерзко, он даже смело выходил из толпы мостищан, стоял от Воеводы ближе чем на полет стрелы. - Поздно будет! Поздно! Эй, там!

Тогда Мостовик молча указал рукой на Маркерия, на этого подстрекателя, на этого, собственно, давно уже умершего для моста и Мостища человека.

Однако никто не натянул лук и не пустил стрелу в Маркерия, поэтому Воевода вынужден был еще раз указать рукой, указать гневно и недвусмысленно, но и на этот раз никто не бросился выполнять его повеление, только Мытник, засопев, неумело начал прилаживать лук, долго тужился и целился, но пустил стрелу с неожиданной силой и злостью.

Светляна, наверное, услышала, как свистит стрела, потому что бросилась вперед, выставив свои тонкие руки, так, будто могла уберечь парня, стрела пронеслась у нее между пальцами, срывая кожу, и вонзилась в левое плечо Маркерия. Парень мигом выдернул стрелу и растоптал ее ногами, а потом схватил Светлянину руку, поцеловал пальцы, между которыми выступили капельки крови, поднял эту руку, чтобы все увидели; именно в этот миг над мостом, далеко-далеко, где-то на самой его середине, рвануло из тумана высокое черное пламя, так, будто волшебным образом выросло оно из капелек крови на Светляниной руке.