Первомост

Но и это было не самым главным в хитрых размышлениях Положая, когда он заманивал Немого. Хотелось ему иметь в Мостище еще одного такого сильного, как и сам, чтобы не обидно было, чтобы неволя, раз уж она падает на одни плечи, ложилась бы и еще на одни, такие же сильные плечи. Ибо люди слабые, им что? Им легко покоряться. А Положай страдал, - ясное дело, никогда не проявляя этого, - от постоянного послушания, а кому бы не хотелось иметь в страданиях равного себе товарища? Ну так вот, Положай увидел в Немом хорошего для себя товарища, - наверное, этим и можно оправдать его не совсем обычное поведение.

И еще: впервые в жизни Положай боялся. Никогда и ничего он не боялся раньше, а сейчас боялся: что, если Немой возьмет и побредет себе дальше, ибо зачем же ему было менять свою свободу, свои прекрасные веселые странствования на мостищанскую тоску и неволю? Не угрожала ему старость, он не мог пожаловаться на недостаток силы, был из тех, кого трудно было обидеть, есть-пить для себя и для ребенка в дороге он всегда раздобудет, вот так иди себе по свету дальше и дальше, пока ты можешь идти, пока не зависишь ни от кого, нет над тобой хозяина и господина, а как только остановишься, осядешь, где-нибудь задержишься на продолжительное время, так и опомниться не успеешь, как станешь чьим-нибудь прислужником, а то и рабом.

Положай не находил себе места от противоречивых переживаний, от опасения, от нетерпения, он страдал от мысли, что его так долго скрываемая и наконец пущенная в дело хитрость может пропасть впустую, сожалел, что не может заговорить с Немым, рассказать ему, какая рыба здесь ловится, какие сенокосы в Мостище, какое молоко, какие девчата, как солнце всходит из-за Реки, какие звезды мерцают у самых твоих глаз, когда ты лежишь с молодицей во дворе, возле хижины. Он попытался вложить все это в свои хитрые подмигивания и в суетливые движения, но Немой то ли не замечал подмигиваний, то ли не обращал на них внимания, то ли не верил, что ли, у него были какие-то свои подозрения. Шел тупо, мрачно, одеревенело. А белоголовый ребенок только стрелял своими глазенками во все стороны, но тоже молчал. Хотя бы о чем-то спросил или сказал бы: "Дяденька!"

А тут еще и предместье и Мостище такое, что противно даже плюнуть! Песок, да рвы, да сторожевые башни из потемневшего дерева, да деревянная церквушка святого Николая, поставленная для Воеводы, чтобы вымаливал у чудотворца добра и долгого стояния для своего моста, да еще в отдалении Штимова корчмушка, тоже из темных бревен подворье, а нигде ведь ни единого дерева, ни травинки, ни зеленого кустика, что для души Положая, влюбленного в деревья и травы, казалось просто невыносимым наказанием. А что, если Немой тоже неравнодушен к зелени, - как он тогда почувствует себя средь этих песчаных бугров да деревянных строений не самого веселого назначения? Чтобы хоть немножко сократить путь средь этой самой непривлекательной части Мостища, Положай не пошел по вымощенной крепкими деревянными бревнами дороге, а ударился напрямик, по косогорам, там же песок оказался таким безнадежно глубоким, что человек свежий и непривычный мог бы разве что выругаться да плюнуть на Мостище, но ни в коем случае не влюбиться в него.

Выручил Положая Воевода. Словно бы почувствовав, что сегодня в Мостище творится что-то необычное, Воевода выехал со двора на вороном жеребце, а нужно сказать, что Воевода всегда и всюду ездил верхом, даже до ветру, смеялись люди, добирался таким способом. Мостовик ехал одиноко, понуро, поодаль от него держался его прислужник Шморгайлик, на сивой кобыле, одетый в новое корзно, - видать, выслужился у Воеводы, что-то уже вынюхал и донес, кого-то продал. Шморгайлика в Мостище ненавидели все. Это был подлейший человек. Никогда ничего не умел, ничего не делал, только шмыгал длинным носом да нашептывал Воеводе о том и о сем. Потому и прозвали его Шморгайликом, а как на самом деле назывался - значения не имеет. Считалось плохой приметой, когда Воевода выезжает со двора в сопровождении Шморгайлика, и у Положая душа ушла в пятки, но он уже ничего не мог поделать, двинулся навстречу Мостовику.

Воевода сумрачно взглянул на Положая, натянул поводья. Остановился и Шморгайлик, не решаясь подъехать ближе, издали с любопытством всматривался в Немого и в Положая.

- Там такое! Человек это такой! - тяжело выдавил из себя Положай, непривычный к разговорам, и повел округло рукой так, чтобы одним взмахом указать и на мост и на Немого.

- Говори дальше, - велел Воевода.

- К нам хочет, - объяснил Положай.

Мостовик, как и прежде, недовольно смотрел на Положая и на незнакомого человека; спросил со злостью, словно бы хотел отбить охоту:

- Хочешь к нам?

Немой молча гладил светловолосую головку девочки.

- Почто молчишь? - еще сердитее рявкнул Мостовик.

- Да он ведь немой, - напомнил Положай, удивляясь недогадливости Воеводы, начисто упустив из виду, что не успел еще сказать Воеводе о странности этого человека.

Но Мостовик словно бы и не слышал Положая.

- Все едино должен ответствовать Воеводе, - сказал он.

- Да, да, - подбросил издали и Шморгайлик.

Положай испугался теперь уже не на шутку. Все гибло из-за упрямства Немого и упорной глупости ослепленного своей властью Воеводы. Действуя с непривычной для него суетливостью, он замахал перед глазами Немого, показывая тому, что Воевода предлагает ему остаться в слободе, жить здесь и стоять возле моста. Немой, как и прежде, гладил головку ребенка и лишь пожал плечами, дескать, если вам так хочется, то ладно, мне все равно.

- Немой, что малой, - попытался оправдать непокорность и независимость Немого Положай, уже и не рад был, что привел к Воеводе этого неучтивого и непокорного человека. Однако Воевода, видно, был в этот день в добром настроении, что-то ему тоже понравилось в Немом, он попытался даже выдавить из-под усов улыбку, что с ним бывало не так уж часто, спросил:

- А что он может?

- Да... - у Положая даже дух перехватило от радостных предчувствий, силен, как зверь... Пароконный воз с лошадями бросил с моста.

- Воз? - захохотал Шморгайлик. - Да врешь ведь!

- Ты! - взглянул на него Воевода. А потом обратился к Положаю: Возьми у него дитя, а он пускай поднимет того, с конем.

Положай начал беспорядочно размахивать руками, подмигивать Немому, тот наконец понял, чего от него хотят; быть может, при других обстоятельствах не захотел бы подчиняться, но тут, наверное, ему тоже за это короткое время опротивел Шморгайлик, поэтому он весьма охотно отдал ребенка Положаю, шагнул к Шморгайлику, быстро наклонился, подхватил снизу на свои плечи его кобыленку, оторвал ее от земли и понес вместе со Шморгайликом к Воеводе.

- Ой-ой-ой! - завопил прислужник Воеводы. - Ой, убил! Ой, смерть моя!

А Мостовик криво улыбнулся, и усы его расправились, словно бы даже помолодели.

- Отведи его в хижину Гримайлы, - велел Шморгайлику.

- К Гримайле? На воеводский двор? - ушам своим не поверил Шморгайлик.

- Кому говорят!

Незадолго до этого умер у них Гримайло. Был самым сильным из мостищан, превосходил даже Положая, дикий, мрачный человек, он прожил долгую одинокую жизнь, не имел никого из родных, был верен Воеводе, как пес, всем казалось, что существует он здесь точно так же вечно, как и сам Мостовик, и будет существовать тоже вечно, но вот обрушились на Гримайлу какие-то неведомые тяжкие хворости, не помогли никакие зелья, ни свежая кровь убитого зверя, в скором времени свалился он и умер на Воеводином дворе, в своей хижине, поставленной для него, - собственно, Гримайло и не умер, потому что в Мостище люди ведь не умирали, а бесследно исчезали, вот так исчез и Гримайло, полетел, словно птица в теплые края, был и нет, осталась только на Воеводском дворе добротная хижина, рубленная из крепких дубовых бревен, а изнутри по стенам и потолку обитая, будто золотой чешуей, сосновой, в светлой смоле, дранкой.

И вот - Мостовик берет пришельца и сразу же в хижину Гримайлы! Было чему удивляться Шморгайлику, который жадно поглядывал на эту хижину сам, прикидывая, какую подлость надобно сотворить ему супротив мостищан, дабы сподобиться от Воеводы этого подарка. Но даже и Положай, который своей незаурядной хитростью заманил Немого к Воеводе, тоже не мог опомниться от удивления, шел к мосту, чесал голову под шлемом, бормотал: