Первомост

Иоанна Двенадцатого свергли и избрали Льва Восьмого, но Иоанн снова возвратил себе престол, расправился со своими противниками, одному отрезал руку, другим отрезал носы, пальцы, языки. Наконец его самого убил один человек, жену которого папа обесчестил.

Далее было не лучше. Иоанна Тринадцатого задушили в тюрьме. Бонифаций Седьмой умер в заточении, куда был брошен Бенедиктом Седьмым, от голода. Иоанн Четырнадцатый тайно был убит в замке Святого Ангела. Когда германский император Оттон поставил на престол своего папу, Григория Пятого, римская толпа выдвинула против него антипапу Иоанна Шестнадцатого. Император возвратился в Италию, схватил антипапу, отрезал ему нос и язык и велел провезти по улицам Рима верхом на осле лицом к хвосту, с сосудом вина на голове. Но и это было еще не самым худшим. В дальнейшем Риму пришлось увидеть Бенедикта Девятого, которого возвели на папский престол в двенадцатилетнем возрасте, и этот мальчишка действовал не как первосвященник, а как предводитель бандитской шайки, поэтому римляне, потеряв терпение, восстали против него и объявили продажу папства с аукциона. Престол был куплен священником Иоанном, который переименовал себя в Григория Шестого.

Перечень подобных неблаговидных поступков можно было бы продолжать без конца. Изменялись имена пап, изменялись числа, их определяющие, но повторялись преступления, бесчинства и ужасы, совершавшиеся этими папами и их высокими вдохновителями и исполнителями. Так что перечислить все это нет никакой возможности. Да и не об этом идет речь. Ибо разве, например, константинопольские патриархи лучше римских пап? Разве не вырывали они друг у друга бороды перед святой Софией, разве не отравляли они своих противников, разве не выкалывали глаза?

Пахло не миром и ладаном - пахло кровью.

Да и благочестивые послы папы римского, пересекшие всю Европу, спеша навстречу истребителям всего живого - монголо-татарам, несли в складках своих доминиканских ряс не ароматы кадильного дыма, а дурманящие дымы костров, на которых сожжено было людей не меньше, чем в пожарищах дикой орды.

Потому что, пока святые предшественники папы Иннокентия Третьего посылали в крестовые походы толпища христианских грабителей и убийц, пока разрушали богатые некогда византийские земли, пока посланные самим уже Иннокентием головорезы жгли и разрушали Константинополь, под самым боком у папства тем временем, будто с неба свалившись, родилось государство свободное, богатое, прекрасное, словно земля, на которой оно стояло. Это был Лангедок с розовым городом Тулузой во главе, а еще насчитывалось там множество славных городов, в числе которых Нарбонна, Авиньон, Монпелье, Каркассон, Безьер имели самые первые в Европе школы философии, астрономии, математики, медицины, ведшиеся арабами и евреями, которые приходили из-за Пиренеев, из Испании. Свобода и равенство господствовали в Лангедоке, здесь презирали насилие и всячески возносили ценность человеческой личности. Язык Лангедока становился языком певцов половины Европы. Странствующие поэты-трубадуры воспевали хвалу высоким человеческим чувствам, красоте и доблести.

Самое же удивительное, что эти люди, которые жили на богатой земле, построили пышные города, достигли вершин знаний и вызывали зависть у всех темных кровожадных душ за пределами страны своим благополучием, в вере своей были суровы до самоотречения, католицизм принимали с величайшими ограничениями, отбрасывая все позднейшие напластования и беря, в сущности, незапятнанную и простую веру самых первых христиан. Называли они себя катарами, то есть очищенными, или альбигойцами. Считали, что в мире всегда действовали две силы - добро и зло, ибо и мир наш - это творение не бога, а демона. Битва сил добра и зла переносится в душу людей, раздирая каждого на две половины: собственно бога и демона или материю, говоря просто тело. Бог точно так же терпит от зла, как и человек, он точно так же ждет конца света, великого космического пожара, когда материя уничтожится без следа, а души наконец возвратятся к нему.

Этого уже католики не могли простить. У них зло было наказанием за грехи земные, - следовательно, оно служило соответствующим орудием в руках божьих, а на земле - у его наместника папы. Альбигойцы же не признавали ни рая, ни ада, они словно бы сравнивали, приравнивали в страданиях бога и человека, они, следовательно, возвеличивали греховного человека до недостижимого уровня божьего.

Это была дерзость, непокорство - и где? - у самого папского престола!

Ересь надлежит подавлять, не давая ей разрастись. В Лангедок был послан папский легат Петр де Кастельно, а в подмогу ему - проповедник Доминик, который всеми силами души своей стремился к мученичеству и не только стремился убедить альбигойцев в заблуждениях разума, сколько ждал святой смерти из их рук. "Умоляю вас, - просил он неоднократно, - не убивайте меня внезапно, а вырвите мне члены один за другим". Альбигойцы только смеялись, слыша такую речь. Это верно, что они презирали материю, а значит, и тело, как творение дьявола, но убийство у них считалось делом позорным и недостойным. Все должен был решить космический пожар, знаменовавший собой конец света.

Спор должен был решить меч. Папа Иннокентий посылает против альбигойцев крестовый поход.

Короли французские Людовик Восьмой, а потом Людовик Девятый охотно присоединились к папским инквизиторам. Одна за другой открывали свои ворота доведенные до отчаяния осадой крепости альбигойцев: Безьер, Каркассон, Терме. Звонили колокола над развалинами и смертями. Когда папскому легату Арноду Амори было сказано, что среди жертв могут быть и католики, он ответил: "Убивайте всех, а бог своих распознает".

За крестоносцами шли монахи, последователи Доминика, который умер своей смертью, так и не дождавшись уничтожения альбигойской ереси. Доминик завещал своим ученикам не применять меч. Меч может даже изменить веру в народе, но на совесть каждого он не воздействует никогда. Кроме того, не следует допускать даже у своих самых заклятых противников повреждение членов и пролитие крови. Этого легко избегнуть, если вспомнить, что в руках слуг Христовых есть оружие могущественное и совершенное. Это костер. Еретиков нужно сжигать. Сжигать всех: мужчин, женщин, детей. Лучше всего сжигать еретиков в младенческом возрасте, ибо чем дольше они будут жить на земле, тем большему проклятью подвергнутся, а этого допускать не следует. Если же еретики в стремлении перехитрить правоверных католиков попытаются умереть своей смертью, нужно вырыть их из могил и подвергнуть сожжению их тела и кости. Решение о сожжении еретика могут принять три уполномоченных, из которых хотя бы один должен иметь сан священника.

Так обессмертил себя Доминик. Папа Григорий Девятый отдал доминиканцам власть над душами альбигойцев, впервые прозвучало слово "инквизиция", и впервые зловеще-торжественный костер для еретиков был зажжен учеником Доминика Петром Селля, и несколько сот мужчин и женщин спокойно, с пением "Славим чистоту и непорочность" вошли в огонь и сгорели в нем с отвагой, достойной лучшего применения, как спокойно записал бенедиктинский монах Дон Вессет.

Сколько сожжено было там невинных людей? Миллион или же больше? И кто подкладывал хворост в эти страшные костры? Может, и эти послы отцы Джованни, Гильом и Брунон тоже подкладывали, может, их оторвали прямо от костров и торопливо снарядили навстречу еще большему поджигателю костров, который угрожал затмить даже мрачную славу римских пап?

В те времена вести распространялись очень медленно. Они не опережали людей в их передвижениях по землям пустынным или же густонаселенным. И неважно, были ли это вести добрые или злые, смешные или серьезные. Скажем, о взятии Константинополя фрягами стало известно довольно быстро, потому что патриарх, назначавший русских митрополитов, перебрался в Никею и с тех пор уже назывался патриархом Никейским, - следовательно, знание здесь было вызвано потребностью. И уже совсем по другой причине стали известными слова польского князя Лешка Белого, которые он сказал папскому легату на требование присоединиться к крестовому походу, объявленному папой. Лешко просил передать папе, что в Палестине нет пива и меда, без которых славянская душа обойтись никак не может. Все славяне могли вдоволь посмеяться над папой, поэтому слова Лешка Белого разошлись повсеместно за короткое время.