Южный комфорт

Но неожиданно для себя (проклятье, проклятье!), некстати и бессмысленно после всего, что оба говорили сегодня друг другу, каким-то не своим, глухим голосом Твердохлеб попросил:

- Ты бы могла?.. Подними руки, как будто ты поправляешь шляпку... Как тогда... в магазине.

Она посмотрела на него с упреком и испугом, похолодевшими зрачками, но где-то в глубине их - искорки скрываемого смеха.

- У меня же никакой шляпки... Разве что волосы поправить?

- Да, да, - обрадовался он.

Потеплели глаза, взвились крыльями руки, он смотрел на них почти панически, мог бы прочертить узор своего восхищения по этой нежной смуглой коже, письмена страсти горели в нем нерасшифрованными иероглифами тоски: мене, текел, фарес...

Он подошел к ней вплотную, с трудом пошевелил пересохшими губами:

- Я могу прикоснуться вот здесь?

Наталку била страшная дрожь от близости этого, собственно, чужого ей человека, который угрожал отобрать все прошлое. А что-то кричало в ней о потребности забытья, о том, что минувшее прошлое объединит их так, словно они всегда были вместе и не расставались испокон веков. Удивительно прекрасное и удивительно враждебное сочетание. Чужой мужчина и не своя постель - эшафот, плаха, лобное место, голгофа. Распинают, как на кресте. Хочешь быть распятой? Попытаешься воскресить то, что уже было когда-то, возвратиться к нему, соединиться с ним, но каким путем, для чего, зачем? И не напрасно ли? Темная сила вела ее, и ничто не могло пересилить власти этой силы - какой ужас и какое счастье! "Боже, как счастлива твоя жена! Как она счастлива!" Не могла сказать это о себе, не отваживалась, не смела повторяла и повторяла про жену, хотя и понимала, сколь бессмыслен этот лепет, хоть и умирала от стыда и надеялась найти спасение хоть в каких-то словах, а других слов не было. Откуда же взялись эти? Она уже давно чувствовала, как мало-помалу подтачивается ее стойкость, потому, опасаясь покорения, убегала от Твердохлеба, бунтовала, раздираемая сомнениями, а душа ее рвалась куда-то, и сердце желало любви этого молчаливого, несмелого человека.

А он думал и не думал о ней - просто жил ею теперь, как самим собой, и это превыше всего. Вот женщина - и в ней весь мир, и нет ничего вокруг, все тут начинается и кончается, о, если бы это продолжалось вечно, если бы остановилось это мгновение, этот восторг и забытье!

Пока этого не было, он мог, казалось, одним движением руки отогнать от себя соблазн, жестоко растерзать всю фальшивость в себе, возродиться, вернуться к изначальной чистоте, к тем дням, когда еще не видел ее, не знал, не... Быть несчастным, но чистым - как это прекрасно и какое облегчение для души!

Испугавшись этих мыслей (ведь он теперь не был свободным и никогда не будет свободен!), он пробормотал что-то Наталке о том, что они непременно поженятся, должны во что бы то ни стало это сделать. Цена упрямого испытания.

Наталка не хотела слышать ни о какой цене.

- Просто будь, - попросила она.

- Я уже есть.

- Теперь молчи.

- Молчу.

- Посмотри на меня.

- Только то и делаю...

- Отвернись.

- Не могу и не хочу.

Тогда она неожиданно разрыдалась, и он растерялся, испугался, пытался ее утешить, но она сопротивлялась.

- Не нужно!

- Но ведь ты...

- Это не я... Твоя жена!

- Моя жена?

- Может, она там умирает, а мы...

- Умирает? - Он чуть не расхохотался. Объяснить Наталке, что Мальвина живее живой воды из сказок и всех ВИА[16], вместе взятых? Рассказать, какая это женщина? Из тех женщин, что более безжалостны, чем трибунал. Из эгоисток, которые никогда не прикрывают за собой дверей, идут на тебя, как на дым, как на столб воздуха, не прощают бедности, немодной одежды, отсутствия влиятельных знакомых. Говорить такое о Мальвине недостойно. А он сам? Какие высокие добродетели проявляет?

Поэтому он снова упрямо завел свое:

- Мы должны пожениться...

- Не знаю, ничего не знаю!..

- Как это не знаешь?

- Разве мы сможем приблизиться к нашей молодости?

- Нужно только к твоей. Потому что моя далеко, недостижима и необозрима. Но твоя с тобой. Она не может быть иной, она здесь, присутствует, она сущая...

- Это только кажется... Я старше тебя. Ты просто ничего не понимаешь...

Он понимал и не понимал. Приблизиться к молодости. К своей невозможно, но к чужой... Не в этом ли причины всех увлечений, запоздалой любви, разладов с жизнью, непостижимых желаний и поступков порой совершенно бессмысленных? Молодость - единственная ценность. Если ее порывистое очарование с тобой, тогда весь мир твой и вся жизнь, и ты уверен, что выдержишь все удары, вынесешь испытания судьбы, ты живешь жизнью молодости, чуждый страхам, полный надежд, ничего не имея, зато обладая ценнейшим даром - чувствовать собственную силу.

Наталка вдруг встревожилась.

- Боже, что с нами? Я прокляну себя! Уже поздно, тебе нужно идти...

- Поздно - какое это имеет значение? Наталья.

- Иди, иди! Какой стыд, какой позор!

Она почти выталкивала его, сама натягивала на Твердохлеба мокрое пальто, всунула шапку.

- Быстрее, быстрее!

- Как же так? - бормотал он. - Мы не успели поговорить... Ничего не...

- Потом, потом!..

- Нам нужно... Когда же мы теперь встретимся? Наталья!

- Не знаю, ничего не знаю! Иди! Потом!

Он ушел в темноту и дождь, унося с собой ее дух, аромат ее волос, звук ее слов, и все было таким реальным, что дотронулся бы рукой, но теперь уже не дотронешься.

Ключ в его руках вытанцовывал так, что Твердохлеб с трудом открыл дверь своей - не своей квартиры. Все спало, только в темных дебрях меж книжек, картин и бронзы нежным призраком слонялась теща Мальвина Витольдовна.

- Что с вами, Теодор?

Она нервно закурила сигарету, привидение обрело деликатное воплощение, мокрая неуклюжая фигура Твердохлеба казалась грубо-неуместной рядом с беззащитно-хрупкой фигурой Мальвины Витольдовны.

- Что-то вместо ничего, Мальвина Витольдовна, а может, гибель богов...

- Мелодия способна вывести даже из самого глубокого отчаяния, Теодор, поверьте мне...

- Мелодия? Она не может быть бесконечной! Бесконечная мелодия - это оскорбление достоинства самой мелодии...

На слове "достоинство" он споткнулся, вспомнив все, вспомнив Мальвину, и свой брак, и свою отчужденность среди этих людей. Чьей ошибкой была его женитьба? Теперь это не имело значения. Всю жизнь мы искупаем грехи свои и чужие, не разбирая. Кто-то сказал, что есть три дела, начиная которые никогда не знаешь, чем они закончатся: любовь, карьера и революция. Твердохлеб еще не знал, действительно ли у него любовь или тяжелое (а может быть, легкое?) затемнение, не знал, что думает Наталка, но жаждал поскорее очиститься, найти хотя бы видимость душевного равновесия, пусть даже в признании своей вины перед Мальвиной (кто кого потерял и кто должен жалеть?).

Он снял пальто, небрежно опустил его на пол, вдохнул теплый пахучий дым от тещиной сигаретки, осторожно поинтересовался:

- Мальвина еще не спит?

- Я ждала тебя, чтобы... Видишь ли, Мальвина заночевала у подруги на Воскресенке... Они там сегодня собирались... Ну, уже поздно... она позвонила...

Перед ним хотели оправдаться - в чем? Он сам хотел этого. Уже не впервые Мальвина ночевала "у подруги", и он никогда не допытывался и не придавал этому значения. Поскольку - параллельное существование. Но сегодня он должен был надеяться, он был обязан это сделать... Обязан... Что-то вместо ничего... Неужели же только что-то? А если в самом деле любить, чтобы знать, и знать, чтобы любить?

Ту ночь он доспал обрывками, без сновидений, будто в сером свинце, утром побежал на работу, целый день возился со своим бесконечным делом, которое чем дальше, тем сильнее расползалось, и как раз в тех местах, где они пытались его сшивать, и в этой тяжелой служебной борьбе потихоньку исчезала его ночная решительность поговорить с Мальвиной, открыться ей во всем, решительно заявить о... О чем же? Об их отчуждении и о ненависти, что растет отравляющим зельем, не сеяная, не политая и не ухоженная. Но разве Мальвина об этом не знает и не она ли первая окунула свое холеное лицо (самые дорогие косметички Киева заботились о нем!) в это зелье? Кроме того и прежде всего - Наталка. Кто он для нее и что он для нее - разве он знает? Вспомнив, что как раз в этот день Наталка в завкоме принимает избирателей, Твердохлеб стал звонить туда, но телефон почему-то не соединился, словно между правым и левым берегом Днепра расстояние было, как между берегами океанов. Когда же дозвонился, то никто уже не снимал трубку, было поздно. Поздно для всего: для радости и для печали, для признаний и покаяний. Ему стало стыдно за свое вчерашнее намерение покаяться перед Мальвиной. Ничто на свете не повторяется: ни добрые намерения, ни буйные мечты, ни суетные ослепления. А если и повторяется, то только во вред. Натянутая тетива лука. Ему надлежало ждать сигнала от Наталки. Успокоиться и ждать.

16

 Вокально-инструментальные ансамбли.