Страница 17 из 21
- Вот, сударь! - сказал он, указывая на группу церквей и башен, которые подымались вдали из средины бесчисленных кровель. - Вон, сударь, Кремль, Иван Великий, святые соборы, терема царские!.. Правду сказал Пушкин:
Москва... Как много в этом звуке Для
сердца русского слилось!..
Да, Москва, Кремль, Иван Великий - волшебные слова! Как сильно потрясают они душу каждого русского... Каждого?.. Полно, так ли? О, без всякого сомнения, ведь я называю русским me того только, кто носит русское имя, родился в России и по ее милости имеет хлеб насущный, - нет! Для этого необходимо еще небольшое условие... "У меня очень много родственников, сказал однажды приятель мой Зарецкий, - да не все они мои родные. Тот мне вовсе чужой, кто зовет меня роднёю потому только, что носит одну со мною фамилию, а кто истинно меня любит, тому не нужно быть моим однофамильцем: я и без этого готов назвать его родным братом". Я не долго мог любоваться великолепной панорамой Москвы, вместе с приближением к заставе она спряталась опять за домами некрасивого предместья. Измученные лощади давно уже тащились шагом, а я шел пешком подле моей повозки, почти у самого въезда в Новую деревню, слободу, идущую от Рогожской заставы, я поравнялся с человеком пожилых лет, в сером опрятном сюртуке и круглой шляпе с большими полями. Опираясь на трость и волоча с усилием правую ногу, он едва подвигался вперед.
- Вы, кажется, с трудом идете? - сказал я, подойдя к этому господину.
- Да, батюшка! - отвечал он, приподнимая вежливо свою шляпу. - Вот четверть часа назад я шел почти так же бодро, как вы. - Что ж с вами случилось?
- Сам виноват: хотел перепрыгнуть через канаву, оступился и теперь вовсе не могу стать на правую ногу. - Вы, может быть, ее вывихнули? - Авось нет, батюшка, а кажется, жилу потянул. - Как же вы дойдете до дому?
- Дотащусь как-нибудь. Я живу близехонько отсюда, в Рогожской, против самого Андроньевского монастыря. - Да не угодно ли, я вас подвезу.
- Сделайте милость, батюшка! Уж в самом деле, не повредил ли я ноги: что-то больно расходилась! При помощи Егора и моей старик сел в повозку, я поместился подле него.
- Дай бог вам здоровья! - сказал он. - Вот теперь мне как будто бы полегче, а если бы пришлось тащиться до дому пешком, так я очень бы натрудил больную ногу, и как мне пришло в голову, что я могу еще прыгать? Пора бы, кажется, перестать резвиться: седьмой десяток доживаю.
- Неужели? - сказал я с удивлением. - Да вам на лицо и шестидесяти нет.
- Да, да, сударь! Без году семьдесят, - продолжал старик. - Я в прусскую войну служил уже офицером и находился при взятии Мемеля, а это давно, батюшка, больно давно!
- Без году семьдесят! - повторил я, смотря с удивлением на моложавое лицо незнакомца. В первый раз еще в моей жизни я видел, да и после никогда не встречал семидесятилетнего старика с такой миловидной наружностью, ну, право, можно было влюбиться в его белые, как снег, волнистые волосы, его кроткая простодушная улыбка была так очаровательна, голубые глаза, исполненные ума и добросердечия, выражали такое душевное, неподдельное спокойствие, даже тихие звуки его голоса имели в себе что-то неизъяснимо приятное.
- Издалека ли вы изволите ехать? - спросил он меня в то время, как повозка остановилась у заставы и Егор пошел прописать подорожную. Я назвал ему наш губернский город.
- Да, это неблизко, - продолжал старик, - с лишком семьсот верст! Что, батюшка, вы к нам на житье в Москву или только проездом? - Нет, я приехал сюда для того, чтоб служить.
- Доброе дело! Такому молодцу, как вы, служить надобно, и, верно, вы остановитесь где-нибудь у знакомого или родственника? - У меня есть письмо к господину Днепровскому. - Алексею Семеновичу? - Точно так! Вы его знаете?
- И очень давно. Он живет на Арбате, верст пять отсюда, а, кажется, лошади-то у вас вовсе смучились, вряд ли дотащут... Да постойте?.. Ведь Алексея Семеновича нет в городе: он уже около месяца живет в своей подмосковной и, если не ошибаюсь, на этих днях отправится прямо из деревни за границу, кажется в Германию к минеральным водам. - - А разве он болен? - - Не он, а жена его.
- Какая досада! Ну, делать нечего, я остановлюсь в трактире. - Да нет ли у вас кого-нибудь еще знакомых?
- Со мною есть рекомендательные письма, но я не знаю, могу ли?
- Так наймите лучше квартиру: в этих трактирах можно подчас сделать весьма дурное знакомство... Извините! Вы еще так молоды, так неопытны. Право, батюшка, послушайтесь меня, не живите долго в трактире, и если вам нельзя будет пристать к кому-нибудь из знакомых вашего батюшки... - У меня нет ни отца, ни матери, - сказал я.
- Ни отца, ни матери! - повторил старик. - А сколько вам лет? - Восемнадцать.
- Бедняжка! - прошептал он, поглядев на меня с со страданием.
- Пошел! - закричал караульный унтер-офицер. Часовой поотпустил цепь тяжелого шлагбаума, и мы въехали в Москву.
VI
МОСКВА
- Куда прикажете ехать? - спросил ямщик, когда колеса моей повозки застучали по мостовой. "Куда?" - вопрос был затруднительный.
- Ступай, - сказал я, - в трактир, где останавливаются приезжающие.
- Да в какой, сударь? Ведь этих постоялых дворов здесь много, вот, пожалуй, на Тверской Царьградский трактир знатный!.. И в Зарядье много всяких подворьев - куда хотите. - Ступай куда-нибудь, мне все равно. Мы поехали. Не доезжая шагов пятидесяти до Андроньевского монастыря, лошади стали и, несмотря на крик и удары ямщика, решительно не хотели двинуться с места.
- Эх, друг любезный! - сказал старик. - Господь бог велел и скотов миловать! Ну, что ты лошадей-то понапрасну тиранишь! Видишь, они, сердечные, вовсе из сил выбились. Да подно, брат! Что толку-то? Ведь на одном кнуте не уедешь!
- И впрямь делать-то нечего! - проговорил ямщик, слезая с козел. - Уж так и быть, сударь, повремените, я сбегаю на ямской двор и приведу других лошадок, это близехонько, разом вернусь.
- А я уж как-нибудь добреду до дому, - сказал старик, вылезая из кибитки. - Вот моя квартира, недалеко. Да чем вам на улице дожидаться, - продолжал он, обращаясь ко мне, милости прошу, зайдите хоть на минуту в мои домишко. Я принял охотно его предложение и, оставив при повозке Егора, пошел с ним по левой стороне улицы. Старик все еще прихрамывал, однако ж шел несравненно бодрее прежнего. - Мне кажется, - сказал он, - я только что зашиб ногу и, может быть, завтра совсем буду здоров. Дай-то господи! Мы подошли к деревянному домику с зелеными ставнями, старик постучал в ворота, человек пожилых лет, в поношенном сюртуке, отпер нам калитку, и мы вошли на чистый дворик, в глубине которого посажено было с полдюжины яблонь, несколько лип и два или три куста сирени. Прямо из сеней мы вошли в комнату, убранную вовсе не роскошно, но светлую и весьма опрятную, все ее стены были в полках, уставленных книгами. Не трудно было по величине и переплету отгадать, что большая часть этой библио теки состояла из книг духовных, в одном углу помещался отличной работы токарный станок, в другом кивот из дубового дерева, с иконами, перед которыми теплилась лампада, а в простенке, между двух окон, висел портрет русского генерала в голубой ленте, налево, в растворенные двери видна была угольная комната. В ней не было ничего, кроме деревянной скамьи с кожаною подушкою и налоя, который стоял перед большим распятием.