Египет

Конечно, тут вопрос возникает: куда они, все эти пришельцы, вдруг делись, чего они так напугались? Ответы надо искать опять в священных книгах. Сбежали они от Великого потопа. Земля-матушка больше не захотела в таком рабском положении находиться. Терпела-терпела она, да не вытерпела. Заступилась за своих детей! Чуть-чуть так повернулась осторожно и стряхнула с себя незваных рабовладельцев, как собачка, выйдя из воды, стряхивает с себя ненужную ей влагу. Где было раньше на Земле тепло, там стало холодно. И наоборот. Ледники растаяли, и чистейшей водой смыло даже память о тех безнравственных временах. Эта память сохранилась только в виде мифов, сказок, легенд о коврах-самолетах, скатертях-самобранках и печках-такси.

Кстати, эта сцена - как небожители с Земли стартуют от испуга, что вскоре все их нефтяные вышки вместе с ними затопит, - тоже описана в тех же священных книгах. Глядя сверху, из космоса, на нашу Землю, даже главный авторитет-пахан пожалел о том, что не предупредили они созданное ими человечество о предстоящей беде. Особенно горевали двое. Главный авторитет, у которого все-таки прояснилось что-то в его туманной технократической душе от долгой жизни с земными романтиками. И еще очень одна богиня плакала. Ей особенно жалко было покидать Землю. Так ей нравилось по опушкам валяться с местными аборигенами. Не было на ее планете таких милых чудаков, как на Земле. Одно слово - технократы, обезэнергеченные. Интернетовские. От них только заразиться можно было вирусом компьютерным.

Позже мы об этой пылкой особе узнаем из легенд о богине Иштвар, которая потом через Средиземное море приплывет в Грецию под именем Афродиты.

Человек же, хоть и подредактированный, оказался побойчее, чем создатели думали. Выжил он, вспомнил советы одного из небожителей, тоже авторитета, как надо плодиться, детей рожать. Словом, веру в себя не потерял. Понял наш прадедушка, что у него тоже способности есть.

Вот с тех пор так и правит человечеством интерес к нефти, доставшийся от технократов-пришельцев, и любовь, подаренная природой от настоящего Бога, который к чудесам мелким никакого отношения не имеет. И который уверен, что испытание собственностью человек все-таки пройдет благодаря тем корешкам-хромосомкам, которые были оставлены нам нашими земными, а не пришлыми прадедушками. И тогда телепатия снова к нам вернется. И вавилонская башня будет достроена, что означает - космос откроется! А Интернет, конечно, останется. Но так, как обычное приспособление. Как нужные нам в хозяйстве молоток, пила, сверла, телевизор, пишущая машинка.

Может, Моисей тоже послан был инопланетянами. И Иисус, и Будда. Может, те, кто от потопа сбежал, горько сожалели о том, что натворили на голубой планете, и раскаивались потом всю свою оставшуюся многотысячелетнюю жизнь. И постоянно своих посланников к нам присылали, чтобы те объясняли нам, ими созданным, что Бог один - на всю Вселенную. Трудно поначалу было это нашим предкам объяснить. Слишком много те, первые пришельцы, в свое время чудес показали. Пришлось и новым посланникам тоже прибегнуть к фокусам. Кто по воде походит, кто мертвого воскресит. Вот так пришел мир к единобожию. Хоть у всех народов имена этого Бога разные, но суть одна - не делай другому того, чего не пожелаешь себе.

Может, и сфинкс смотрит в небо с ожиданием и благодарностью за то, что те первые небожители все еще о нас помнят, и надеется, что хоть мы не станем такими же технократами, как они, несмотря на то, что и у нас Интернет появился. И наши земные хромосомки любви все-таки выиграют поединок с нефтью. Иначе бы не шли сюда люди, к этой горе, освященной заповедями, а совершали бы на нее восхождение по Интернету, как многие теперь заходят в Пушкинский музей, в Эрмитаж, на их сайты. И даже цветы любимым, и то дарят по Интернету. А что от такой любви может родиться? Только "томагочи".

Вот такие странные фантазии обуревают, когда раскачиваешься на верблюде по пути в поднебесье... И даже думается: наверно, когда-нибудь надо будет написать роман под названием "Любовь и нефть".

Когда поднялись на вершину, было еще темно. Не верилось, что восхождение закончилось. Последние километры, на крутом подъёме, пришлось карабкаться в темноте самому, без верблюда. Перепрыгивать с камня на камень. Хотелось развернуться - и туда, вниз, обратно к подножию, к комфортабельному верблюду, который покорно ждал моего возвращения.

Но тысячи людей вокруг пыхтели, задыхались, шли, ползли. Стыдно было думать о возвращении. Беспокойное все-таки человек существо! Нет чтобы спать себе спокойно сейчас дома и видеть все то же самое в предрассветном сне. Зачем и мне, и всем им вокруг это понадобилось? Почему так много людей любит путешествовать? Наверное, потому, что в путешествиях встречаешься с новыми людьми и общаешься с ними так недолго, что не успеваешь разочароваться в них. В результате появляется вера, что хороших людей на свете больше, но они все путешествуют. Плохих меньше, но они лучше объединены. И живут в городах. К тому же в путешествиях у людей проявляется все самое хорошее, что в них есть. Это же проявляется и в себе самом. То есть путешествия придают уверенности в том, что ты сам не безнадежен. В путешествии крепнет вера в себя.

Честно говоря, я уже не верил, что когда-нибудь это мучение-восхождение закончится. Казалось, вершина, как горизонт, отодвигается от меня, дразнит, издевается надо мной с каждым моим вроде бы победным шагом. Хотелось, как в жизни, бросить это все. Болели суставы, ныли мышцы, жаловался на свою участь мозг и просился обратно в отель, в постель, под одеяло.

Но сзади подпирала толпа. Дышали в спину, как в метро. Подталкивали сопением. Невозможно было остановиться. Как на демонстрации. За спиной чувствовались колонны людей. На обочину уже нельзя было сойти, потому что обочины не было. Были горы и пропасть. Прямо за мной карабкался в поднебесье старый японец, лет шестидесяти-восьмидесяти. Трудно по японцам определить, сколько им лет. Одно я мог сказать точно - он был хромой и с палкой. Но хромал так ловко и быстро, что было стыдно уступить ему дорогу, пропустить вперед себя. На час с лишним он стал моей совестью. Он буквально гнал меня своей палкой, заставляя переводить дыхание на ходу. Где он так научился хромать по горам? Может, тренировался по утрам на своей Фудзияме? Он заставлял меня, чтобы выдержать этот темп, напевать про себя песню Высоцкого: "И можно свернуть, обрыв обогнуть, но мы выбираем трудный путь, опасный, как военная тропа".