Крутой поворот

— Вы целую систему философскую придумали. Теорию первого толчка…

— А вы, Игорь Васильевич, разве ни разу не погрешили? Ни разу проходимцу ходу не дали?

— Нет, не дал, — покачал головой подполковник.

— Ну? Преклоняюсь, — в голосе Бильбасова чувствовалась ирония. — Но верю вам с трудом. Извините.

Внимательно приглядываясь к Бильбасову, к его манере разговаривать, ко всему его облику, полному достоинства, притягивающей внутренней обаятельности, Игорь Васильевич вдруг вспомнил один из пунктов обвинения, брошенного Гориным капитану: драку с каким-то американцем по имени Арчибальд Бриман.

— Вы зачем дрались-то на судне? — спросил он. — Да еще с американцем. Разрядку срываете.

Бильбасов ухмыльнулся, глаза его озорно блеснули.

— Удивились, да? Старый человек, да еще капитан — и дерется. — Он согнул руку в локте и гордо пощупал бицепс — А что, есть еще порох в пороховницах! Этот Бриман, я вам скажу, свинья и алкоголик. Впервые встретил такого дурошлепа. Мы шли из Пирея в Латакию. Пассажиры разношерстные, несколько американцев. Юристы. Чего-то изучали в Греции. Бриман — шериф из Северной Каролины. Напился до положения риз, по-моему, со страху — в тот вечер штормило прилично. Стал ко всем приставать. Щипнул молодую гречанку. Муж заступился — он его по шеям. Сами же американцы вахтенного позвали. Он и вахтенному врезал. Оказалось, что и русский язык знает. Кричит: «Русские ублюдки!» Вот сволочь! — Капитан с остервенением плюнул. — А наши ведь знаете как с иностранцами — пылинки сдувают, все международного скандала боятся. Да мы сами так и воспитываем… В общем, бушует Арчибальд Бриман — спасу нет. Услышал я шум, спускаюсь на палубу. Руку к козырьку. Говорю по-английски: «Господин хороший, вы на советском судне, извольте успокоиться». Он вылупился на меня, глаза красные, бессмысленные. «Я американский шериф, а ты свинья». И размахивается. Ну, думаю, товарищ Бильбасов, на тебя вся Европа смотрит и половина Америки. Увернулся я от удара и врезал ему от души в скулу. Свалился Бриман, вахтенный с боцманом его скрутили, а он плюется, орет, из носа почему-то кровища хлещет. Ужас! Подошли американцы. Говорят: «Господин капитан, ему только холодный душ может помочь. Не жалейте воды». Отвели мы его в укромное место и окатили как следует. Так на следующее утро он все ходил извинялся, кричал, что русские — самые лучшие парни в мире. И хотел мне свою шерифскую бляху подарить. Да я его выгнал. А когда в Латакии на берег сходил, сунул вахтенному матросу бутылку виски. Тот у него на глазах ее в море бросил. А Бриману хоть бы что — смеется, прощальные поцелуи шлет.

Корнилов покачал головой.

— Что головой качаете? Думаете, наш международный авторитет от этого пострадал?

— Я поступил бы так же.

— Правда? — обрадовался Бильбасов. — Вот видите! А на вас бы жалобу! — Он помолчал немного и махнул рукой. — Да ну их!.. Надоели. Мне три года до пенсии осталось. Буду здесь ловить рыбу — проживу хоть лет на пять дольше!

— Все это интересно, — задумчиво сказал Корнилов и закурил. — Но меня сейчас факты интересуют. В экипаже теплохода есть такие люди, которые крупно ссорились со старпомом, ненавидят его?

— Его все ненавидят! — буркнул капитан. — Кроме двух-трех лодырей, которых пора списывать за непригодность.

— Я человек терпеливый, — сказал Корнилов. — Один и тот же вопрос могу по пять раз задавать.

— Простите. Злобы на них не хватает. — Капитан задумался, лицо стало пасмурным, будто тучка средь солнечного дня набежала. — С ним были в ссоре штурманы Трусов и Данилкин. Из-за его ехидства, стремления подставить под удар. Наш дед Глуховской, стармех, его просто ненавидел. У того были свои причины! — Бильбасов вздохнул. — Там из-за женщины. Горин однажды сделал гнусное предложение его жене и схлопотал по физиономии. А жена вдобавок рассказала Глуховскому…

— У Глуховского было объяснение со старпомом? — перебил Корнилов капитана.

— Было, конечно. Но это длинная история. Горин ходил еще вторым помощником. А нынешний второй штурман тоже ненавидит старпома.

— Трусов?

— Шарымов. Трусов — третий. Я о нем уже говорил.

«Шарымов, Шарымов, — вспоминал подполковник. Его Горин в письме не называл. — А мы не проверяли…»

— Все это не пустячки, я понимаю, но никто из названных людей не стал бы угрожать старпому. Тем более анонимно! Не та закваска.

— А из-за чего ненавидит Юрия Максимовича Шарымов?

— Вы у него и спрашивайте, — неожиданно помрачнев, отрезал Бильбасов и поиграл желваками. — Штурман Шарымов — прекрасный парень. Честный, искренний…

— Вам придется ответить, капитан, — серьезно сказал Корнилов. — Третьего июля Юрий Максимович Горин погиб.

— Погиб? — Игорь Васильевич почувствовал, что Бильбасов ошеломлен. — Что значит погиб? Застрелился?

— Попал в автомобильную катастрофу.

— Какой ужас! На своей машине?

Корнилов кивнул.

— Один?

— Один. Жена уезжала к больной матери.

— Столкнулся с кем-то? Кто виноват?

— Кто виноват… Если б знать, я не докучал бы сейчас вам своими вопросами. — Подполковник требовательно смотрел на Бильбасова.

— Он ездил всегда очень осторожно. Быстро, но осторожно. Не лихачил — уж я-то знаю! Немало поездил с ним! В лучшие времена. — Заметив взгляд Корнилова, Владимир Петрович вздохнул. — Ну да… Вы ждете ответа, Женя Шарымов… — Он снова вздохнул.

Корнилов видел, что у Бильбасова язык не поворачивается отвечать. Что-то сковывало капитана, мешало ему. Он поморщился, словно раскусил клюкву.

— Личные дела. Говорить о них так неприятно. Несколько дней назад Евгений узнал, что старпом ухаживает за его женой. Что они встречаются, черт возьми!

На капитана было жалко смотреть. Он совсем расстроился.

— Когда об этом узнал Шарымов? Вы не помните поточнее?

— Да только что! — упавшим голосом отозвался Бильбасов. — Вот ведь скотина старпом, прости, господи, мне эти слова! Такому парню жизнь испортил!

— А поточнее, поточнее!

Капитан задумался. Наконец сказал встревоженно:

— Я уехал из Ленинграда третьего. Женя мне рассказал об этом первого… Вздор! Он тут ни при чем. И анонимные письма не стал бы писать…

— Письма пришли раньше.

— Вот видите? — оживился Владимир Петрович.

— Шарымов был расстроен?

— Еще бы! Потрясен! Евгений так любит эту дуру.

— Он не собирался мстить?

— Мстить? Слово-то какое! Думаю, что набил бы морду.

— Думаете так или Шарымов сказал вам об этом?

— Сказал, сказал! А вы бы на его месте что сделали?

Корнилов поднялся:

— Я должен срочно позвонить… И ехать в Ленинград. Вы поедете со мной?

— Если это необходимо… — неуверенно сказал Бильбасов.

— Конечно! Вам необходимо быть в Ленинграде, а не рыбачить здесь в тихой заводи… Вас могут в любую минуту пригласить в прокуратуру.

Они шли по тропинке среди густых кустов тальника. Пахло водорослями, рыбой. Откуда-то тянуло дымком. Время от времени тропинка выскакивала из кустов на крутой берег, и Корнилов с сожалением смотрел на сверкающую гладь озера.

— Мне что ж, с вами ехать? — поинтересовался Владимир Петрович. — Я ведь на «Жигулях».

— На своих «Жигулях» и возвращайтесь. Вы мне сейчас не нужны. Только звонок в управление сделаем.

— Это вы зря, сразу звонить, — буркнул Бильбасов. — Выбросьте из головы. Евгений дал бы старпому по физиономии — и все. Ну не все, конечно… Горин бы затягал его по судам… — Он закурил.

— Владимир Петрович, — спросил Корнилов, — а штурман Шарымов курящий?

Бильбасов пожал плечами:

— Да у нас все курящие, кроме Глуховского…

— И все на курево валюту расходуют?

Бильбасов хмыкнул:

— Да нет, находят ей более полезное применение…

— Шарымов какие сигареты курит?

Капитан показал коробку «Филиппа Морриса».

Макеев и Углев лежали на траве около машины, о чем-то тихо разговаривали. Дверцы машины были открыты. Несколько мальчишек сидели поодаль в тени большого тополя, внимательно следя за происходящим.