Страница 5 из 7
Пародия - кривое зеркало. Дефиниция, звучащая привычно, чуть ли не банально. А ведь в ней сокрыты мно - гозначительные смыслы. Зеркало установка на повторяемость, на узнавание. Кривизна этого зеркала - установка на обновляемость, на искажение, на отстранение. Когда мы усматриваем в "Красавице с острова Люлю" признаки утопии, наше восприятие делает упор на зеркальное сходство. Когда встречаемся с пиратами стивенсовской закваски на искривляющие акценты.
Теперь, возвращаясь к историко-литературной функции "Красавицы с острова Люлю" (вообще - ив нашем двухтомнике), мы вправе констатировать, что произведение С.
Заяицкого трудится, как говорят, за двоих: оно представляет сразу два жанра и представительствует сразу за два жанра - за утопический памфлет и за пародийную повесть.
Почему толкования сатирических произведений всегда принимают в нашей критике характер дипломатических меморандумов? Каждое слово произносится как бы с неким схоластическим изыском, сомнительное же слово (то есть ранее не апробированное, не обкатанное в литературных боях и цензурных справочниках) оснащается подпорками-цитатами, аналогиями, оправдательными реверансами, короче говоря - таким громоздким церемониалом который может быть объяснен только одной, поистинесвященной целью: обелить сатирика, выдать ему индуль генцию (пускай хоть разовую) на грех, а лучше сказать, грешок, немногочисленный, растиражированный в допустимом количестве экземпляров.
Именно сейчас и именно здесь мне хочется оспорить это обыкновение, ибо вряд ли найдется другой реликтовый элемент прошлого, с большей красноречивостью выдающий на фоне всеобщей гласности нашу застарелую безгласность. Уже давно сказана такая правда... Против нее сатирические шуточки с их метафорами, аллегориями, иносказаниями и прочими утехами Эзопа - детский лепет.
А мы все выгораживаем благородных писателей: хотел да намеревался, пытался и почти сумел. Говорим высокие слова, впадаем в непролазную научность, забывая, что ныне всякому непосвященному ясен смысл происходящего.
Высунув от усердия кончик языка, критика выписывает классику свидетельство о благонадежности...
Нет, я не ставлю под сомнение нужность идейно-художественного анализа, не призываю к отказу от комментирования, от разбора того, что написано. Проникновение в святая святых, когда под этой возведенной в квадрат тайной понимается квинтэссенция авторской поэтики,святое дело. А вот адвокатские увертки (каюсь - по привычке к ним неодолимо тянет) - жалкое занятие.
На это полулирическое-полудраматическое отступление меня вынудила конкретная задача, продиктованная составом сборника.
Смешны персонажи авантюрной повести А. Толстого "Необычайные приключения на волжском пароходе" - ладно бы сыщики или журналисты. Нет, крестьяне!
Рефлекторно напрашивается на уста реплика: "Святотатство!" Пресекаешь ее как недемократическую форму полемики - и тотчас в голову приходит мотивировка этого рефлекса. "Да ведь это же, - признаешься себе со стыдом,рецидив старого. Это уже тысячу раз было. Посмеялся Зощенко над каким-нибудь дураком, проживающим на территории города Ленинграда, - поднимается шум: шельмуют, как-никак, советских людей. Изобразил Ильф и Петров бюрократическое учреждение - не иначе, ополчились против.
Нравственно здоровый человек, как правило, относится к себе самокритично, посмеиваясь (в нужных случаях) над собственным несовершенством - что нимало не подрывает ни его достоинства, ни его само любия, ни творческих возможностей - ровным счетом ничего от своего юмористического мировосприятия он не теряет. А приобретает - как результат смеховой терапии и сатирической самооценки - трезвое и бодрое самочувствие.
Этот принцип действует и на иных уровнях, скажем, применительно к странам и народам. Куда как горды собою англичане - но вряд ли кто потешался над самодовольным Джоном Булем больше, нежели они сами. Думаю, что дядю Сэма с его козлиной бородой и бесцеремонными манерами придумали американцы - и только американцы, а уж слона и осла в качестве аллегорической фигуры на знамена двух ведущих партий налепить не мог никто, кроме самих избирателей с надлежащим стажем заокеанской "прописки". Посмеиваются над своими наследственными чертами испанцы и французы - откуда бы иначе взялись образы Санчо Пансы и Тартарена. Не сомневаюсь, что гуляющие по белу свету циклы национальных анекдотов также несут на себе печать сугубо национального "производства" с тонким знанием народной психологии, обычаев, имен, традиций.
И только у нас - у русского народа как социологической реальности и исторической общности - не заведено воспринимать национальные реликвии, святыни или даже просто типические особенности в юмористическом плане. Благоговейно - пожалуйста! Трагически - ради бога! Философски - сколько угодно! Но с улыбкой (ага, с улыбочкой - может быть, еще с ухмылочкой, с усмешечкой, с кривой гримасою, с гнусным хихиканьем) - да ни в коем случае! Нет у нас такой привычки. Вернее, не осталось. Когда-то, в двадцатые годы, на страницах юмористических журналов - да хоть того же "Чудака", выходившего под редакцией Михаила Кольцова при участии лучших наших сатириков, включая Ильфа, Петрова, Валентина Катаева, Ардова, Зощенко и многих других, попадались еще шутливые трактовки серьезных общественно-политических ситуаций, актуальных лозунгов, не были неожиданностью карнавальные прочтения исторических фактов.
Утверждать, что наш постоянный крен в сторону серьезности является данью каноническому "так уж повелось" - искажение правды. "История одного города", да и весь Салтыков-Щедрин, "Ревизор", "Мертвые души", да и весь Гоголь - вот прекрасные свидетельства такой мысли: совместимость настоящего, сердечного патриотизма с критической, сатирической, иронической интонацией в подходе к себе, к своему народу продемонстрированы лучшими образцами русской литературы: недаром ведь ее творческий метод называется критическим реализмом.
Другая особенность отечественной сатиры - ее связь с демократической журналистикой, на чьей почве в предреволюционные годы возник аверченковский "Сатирикон". Обсуждать важнейшие проблемы в легкой, непринужденной манере, не чураясь приемов и схем анекдота - это было в обычае у русских юмористических изданий, о чем свидетельствуют подшивки "Искры" и "Стрекозы", сочинения А. К. Толстого и Д. Минаева.