Вальс одиноких

Валентин ревновал Иветту ко всем: начальнику, однокласснику, случайному знакомому. Даже к книгам – полагал, что, читая их, жена мысленно предается разврату. Внезапно Иветта поняла, что мужа бесит ее внутренний мир, куда ему нет доступа. Но винить в этом Иветту? Не она опустила шлагбаум перед Валентином. Он не захотел приподняться, чтобы переступить совсем невысокий порожек, отделяющий душу жены. Что было тому помехой: нежелание Валентина расширять кругозор или его душевная глухота? А если Иветте прикинуться простушкой, не выказывать своих знаний, интересов, стремлений? Но играть роль изо дня в день невыносимо. Дом – единственное место, где мы можем и где должны быть самими собой.

Иветта выполоскала рубашку, расправила ее и повесила на плечики. Небрежно натянутая веревка некрасиво провисла под единственной вещью. Валентин так и не натянул под потолком леску. Иветта в раздражении навернула вторую петлю на гвоздь, но он не выдержал непривычного натяжения и вылетел из штукатурки. Мокрая рубашка вместе с вешалкой плюхнулась на пол.

– Что так долго возишься? – раздался из комнаты голос Валентина.

Иветта скомкала испачканную рубашку и со злостью метнула ее в таз: все, она уже не в состоянии заниматься чем-нибудь еще. Иветта вышла из ванной и остановилась в коридоре у книжных стеллажей. Чем бы успокоить себя на ночь? Она пробежала глазами по ряду корешков. Вот книги, оставленные мамой: биографии артистов, мемуары. Мама коротала вечера без мужа и без телевизора, иллюстрированные тома о красивой жизни заменяли ей саму жизнь. Наверху – книги Валентина. Советы рыболову, советы грибнику. Недавно появились советы садоводу. В полутемном углу теснились книги Иветты. Их она узнавала по цвету корешков. Романы Бальзака, Золя, романтические повести Грина, годичные подборки толстых журналов. И конечно, стихи: Пушкин, Лермонтов, Блок. Иветта выбрала новый томик Ахматовой и прошла в спальню.

Она легла и поправила бра над кроватью так, чтобы свет не мешал Валентину. Неторопливые строки уводили Иветту в мир, где не было грязных рубашек, немытой посуды и производственных собраний:

Иветта представила Амосова. Не нынешнего, похожего на важного начальника, а мальчика – восторженного, красивого, равнодушного. Вот он стоит в каком-то дверном проеме и произносит эту убийственную прощальную фразу. Ничего подобного в ее жизни не было. А у поэтов даже расставания красиво обставлены! Муж перевернулся на другой бок и, приподнимаясь на локте, заглянул в книгу жены:

– А, стихи… Опять дурью голову забиваешь. Ложись-ка спать, поэтуля.

И тут же, не спрашивая разрешения, погасил бра над головой Иветты.

Мрак окутал комнату. Иветта отложила книгу. Она не чувствовала себя женщиной, свободным человеком – маленький бесправный зверек в неволе, вроде хомячка в клетке, который недавно появился у ее детей. Вот такой хомячихой она и была для мужа. Иветта чувствовала, как саднит грудь от пинка Валентина, хотя физически муж к ней даже не прикоснулся. Он уже опять безмятежно похрапывал, но и спящий сторожил свое сокровище, свою собственность – жену. «Неужели, – думала Иветта, – я обречена на вечную муку, на существование в клетке постылого брака?» Валентин как-то пригрозил, что устроит ей веселенькую жизнь, если она подаст на развод, – он тут прописан и с места не сдвинется. А детей отсудит и отправит к матери в поселок. Ну, положим, относительно детей – это только угрозы, но жизнь попортить он ей сумеет. Одним словом, по-доброму не уйдет: тиран-тихоня. Он нагло гнул Иветту под себя, не желая и пальцем пошевелить, чтобы ее понять. По щекам Иветты текли слезы. Где-то был свободный, цивилизованный мир. Брак там длился, пока устраивал обоих супругов. В России же все несчастные браки сцементированы жильем. Иветта смогла бы прокормить себя и детей, но снимать квартиру? Слишком большие деньги. Уйти в однокомнатную к матери – и ютиться там вчетвером? Не вариант, да мать и не поняла бы ее. Муж выпростал руку из-под одеяла и откинул в сторону, больно хлестнув Иветту по щеке. И это непроизвольное движение вызвало у Иветты волну ярости. На миг картина, расчерченная острыми зигзагами – картина с выставки в Академии художеств! – мелькнула в ее воспаленном мозгу.

– Я убью его, – холодно сказала Иветта сама себе.

Усталый мозг редко продуцирует хорошие идеи. Зато ярость, застившая разум, с легкостью воплощается в поступки. Решения закрутились в голове с бешеной скоростью: нож, топор, утюг? Иветта приподнялась на своей половине и всмотрелась в затушеванное темнотой ненавистное лицо. В полутьме голова казалась черепом: впадины глаз, оскаленный рот. Чернеющие ноздри с шумом пропускали воздух, так дышит человек, страдающий насморком. Вот Валентин на минуту затих, потом со всхлипом открыл рот и жадно вдохнул.

Иветта медленно, как сомнамбула, встала на колени, повернулась к изголовью, приподняла огромную, тяжелую подушку и… Бешеная энергия злобы, бушевавшая в Иветте, направила подушку на ненавистный череп. Иветта с диким криком упала грудью на мягкую гору и всем телом придавила голову Валентина. Волосатые ноги с силой взлетели вверх, отбивая невидимый мяч. Прорвались приглушенные подушкой хрипы Валентина. Тело его выгнулось дугой и, наполненное великой силой жизни, победило. Преступница перевернулась в воздухе вместе с подушкой и полетела на пол.

Иветта сидела на холодном паркете, боясь пошевелиться. Острая боль в щиколотке сковала и в то же время обрадовала ее: она восстанавливала ту границу, которую только что преступила Иветта. Насилие имеет право на выход только во сне, сегодня оно прорвалось наяву. Вместо безобидного хомячка из темницы подсознания вырвалась кровожадная тигрица. Беспощадный внутренний судья уже вынес приговор Иветте, не дожидаясь реакции мужа Валентин тем временем пришел в себя и зажег свет Жена по-прежнему обнимала подушку, чуть не ставшую орудием убийства. Слезы текли по бледным щекам.

– Ты совсем спятила, мать! Чуть не задушил; меня. Хотя бы объясни, в чем дело?

Но Иветта ничего не смогла бы объяснить даже самой себе. Она лишь тихо прошептала неуместное «извини», будто ненароком наступила мужу на ногу Валентин покачал головой, что-то бубня про себя Затем встал с кровати, чтобы помочь жене. Иветта отбросила подушку и попыталась подняться, но тут же вскрикнула и вновь опустилась на пол. Теперь она, поджав здоровую ногу, больную баюкала, как младенца. Валентин понял, что травма у жены нешуточная. Он расправил постель, приподнял Иветту и уложил в кровать:

– Ну как ты, ничего?

– Ничего. Ложись, Валя, спать.

– А снова душить не вздумаешь? – то ли в шутку, то ли всерьез спросил Валентин.

– Душегуб вышел из строя, – тоже отшутилась Иветта.

Она осторожно повернулась спиной к Валентину и сделала вид, будто засыпает. Однако боль в ноге не давала забыться и не позволяла думать о чем-то отвлеченном. Одна мысль сидела в мозгу занозой: пусть боль утихнет, больше мне ничего не надо.

На следующий день пришлось вызывать неотложку: самостоятельно до травмопункта Иветта бы не добралась. Рентген показал закрытый перелом. Врач сковал ногу гипсом в виде серой твердой тапочки и отправил Иветту домой. Больничный ей не полагался, так как травма считалась бытовой. Валентин поймал такси, отвез жену домой, а сам отправился на работу.

Очередь продвигалась медленно. Кто-то норовил влезть сбоку, кто-то пристроиться к знакомым. То и дело слышался возмущенный возглас: «Вас здесь не стояло». Валентин, вопреки обыкновению, не вступал в перепалку. Он задумчиво продвигался маленькими шажками, погруженный в невеселые мысли. Недавняя выходка Иветты его обескуражила. Он не мог понять, чего ей не хватает, почему она вечно раздражена и угрюма. Он ли не старается для семьи, для детей: запасает продукты, выстаивает очереди. Разве что выпьет дома рюмочку-другую, но ведь не в подворотне, как иные. Что надо жене? Ее требования казались ему глупыми. Да, в первые годы брака он послушно следовал ее указаниям. Носил ту одежду, которую она выбирала, хотя сам неудобному пальто предпочел бы куртку. И маленькая кепка казалась ему простоватой – до женитьбы он ходил в шляпе. В их поселке шляпу носил только председатель сельсовета! Однако Валентин не перечил Иветте, расстался со шляпой и облачился в пальто. И еще одна уступка жене и нынешней должности: сковывающий движения пиджак. О галстуке и говорить не приходится – форменное мучение. Однако дома он имеет право ходить в чем хочется. Например, в старых, очень старых свитерах и брюках: Валентин привык экономить. Просил Иветту заштопать протертые места на локтях и коленях, поставить заплату на зад. Но вместо починки Иветта покупала ему спортивный костюм, который потом долго лежал в шкафу. Виданное ли это дело – ходить дома в новом? И Валентин упрямо натягивал рванье. На этой почве между супругами не раз возникали ссоры.

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.