Чарующая Целиковская

Ему возражал комендант города Сталь: "В добре излишество вредно, если оно останавливает ход дел, законом учрежденный". На что Федор Петрович отвечал: "Правительство не может приобрести в недрах своих мир, силу и славу, если все его действия и отношения не будут основаны на христианском благочестии. Да не напрасно глас пророка Малахии оканчивается сими грозными словами: "Если не найдете в людях взаимных сердечных расположений, то поразится земля вконец".

Гааз представлял собой неизбежное зло для чиновников, привыкших скрупулезно исполнять каждую букву закона. Они не раз убеждались, что бороться с Гаазом - лишь понапрасну время терять.

Конечно, Целиковскую нельзя сравнивать с Гаазом, всю свою жизнь положившим на заботу о страждущем человечестве, которого Достоевский назвал, вместе с Суворовым и Кутузовым, одним их трех лучших русских людей. Но Людмила Васильевна тоже забывала о законах, об этих нередко бездушных правилах игры с государством, когда становилась очевидцем беды с конкретным человеком.

Однажды Любимов и Целиковская возвращались из гостей с загородной дачи. Ехали по Минскому шоссе. В это время, около девяти часов вечера, в кинотеатре Рабочего поселка закончился очередной сеанс и благодушные зрители расходились по домам. Внезапно из-за поворота выскочил мчавшийся на бешеной скорости самосвал с пьяным водителем за рулем и покосил ни в чем не повинных людей. Те, кто успел увернуться от гибели, безрезультатно пытались остановить проносящиеся мимо машины. И дело не в том, что шофера все как на подбор были людьми жестокими и равнодушными к чужому горю. Просто они знали существовавший закон, по которому, если человека сшибли на дороге, его запрещено увозить с места происшествия до прибытия милиции и "скорой помощи". Сердобольных водителей строго наказывали за "чинимые осложнения раскрытию преступления".

Но Любимов с Целиковской остановились, увидев на обочине дороги женщину с безумными глазами.

- Помогите! - с отчаянием причитала она. - Я вас умоляю: помогите! Мой муж умирает!

Мужчина, задетый самосвалом, истекал кровью в кювете. Любимов, и Целиковская знали, что нарушают закон, но поступить иначе не могли. Они подняли стонавшего мужчину и перенесли его на заднее сиденье своей машины. Рядом усадили его жену и погнали в Одинцовскую больницу. Каждая секунда, понимали они, на счету.

Но в больнице умирающего отказались принимать.

- Вы не имели права забирать тело с места происшествия! - заявила медсестра приемного отделения.

- По-вашему, я должна отвезти его обратно? - вошла в гнев Целиковская.

- Ничего не знаю, у нас есть предписание не принимать от частных лиц пострадавших в автомобильных авариях.

Целиковская орала, требовала, грозила и, как говорят, материлась на чересчур законопослушный персонал больницы. В конце концов, под угрозой звонков министрам здравоохранения и внутренних дел, им пришлось принять истекающего кровью мужчину и отвезти его в реанимацию....

- Почему вы самовольно забрали с места аварии потерпевшего, не дождавшись приезда милиции? - допрашивал спустя несколько дней Любимова и Целиковскую следователь.

- Мы не могли проехать мимо! - отвечала взволнованная Людмила Васильевна.- А разве можно поступить иначе, когда обезумевшая от горя женщина умоляет о помощи?..

- Здесь я задаю вопросы, а не вы! Вы поступили противозаконно! Хоть это вы можете понять?

- Нет, не могу.

Москва надолго запомнила филантропа Гааза, с утра до ночи хлопотавшего о несчастных людях. Он объезжал богатых вельмож, чтобы вымолить у них подаяние для "страждущих и отверженных" и просиживал часами в бесчисленных канцеляриях, убеждая чиновников пересмотреть тот или иной несправедливый судебный приговор, следил за порядком и медицинским обслуживанием в московских острогах и пересыльном тюремном замке. Про него сложили поговорку: "у Гааза нет отказа". Он был фанатиком добра и сострадания.

"Надо внимать нуждам людей,- говорил он,- заботиться о них, не бояться труда, помогая им советом и делом. Словом, любить их, причем чем чаще проявлять эту любовь, тем сильнее она будет становиться".

Целиковская умела внимать нуждам людей, которые делились с ней своими напастями, и, не жалея ни своего, ни чужого времени и труда, помогала им, чем могла.

В роддоме только что появившегося на свет младенца заразили стафилококками и объявили родителям, что их ребенок не жилец на белом свете. Страшно: всего десять дней от роду малышу, а он уже умирает. Бабушка молится, родители не умеют молиться и потому плачут. Переживает и дядя за злосчастную судьбу своего маленького племянника. Целиковская, дружившая с его женой, звонит справиться о здоровье новорожденного.

- Надь, как у вас дела?

- Сказали, что Петя умирает...

После долгой паузы Целиковская твердо сказала:

- Этого не должно быть! Жди, я сейчас приеду.

- Зачем? Ему уже ничем не поможешь.

- Рэ-бэ-не-мэ,- произнесла Людмила Васильевна свою любимую аббревиатуру, обозначавшую "речи быть не может".- Я уже выезжаю.

За полчаса она успела пересечь всю Москву.

- Быстро одевайся и поехали! - приказала подруге.

Стоял январь, но не морозный, как должно быть в разгар зимы, а промозглый, пасмурный. Шел мокрый снег, и город утопал в дорожной слякоти. Из Останкина поехали в другой конец Москвы - в Измайлово, где в родильном доме умирал сын родителей, которых Людмила Васильевна лишь однажды видела мельком. Доехали.

Для Целиковской не существовало понятия "кабинет, в который нельзя войти". Она открывала любую дверь.

- Ты, Надюнь, сейчас в соплях, от тебя пользы мало. Потому подожди в коридоре.

И, придав лицу доброжелательную строгость, походкой самоуверенной женщины она вошла в кабинет главврача.

- Вы наверное, знаете, что я народная артистка Целиковская. Петя - мой племянник. Мне сказали, что он умрет от стафилококка. Нет! Он не умрет! Людмила Васильевна, глядя в глаза управляющей роддомом женщине, медленно отчеканила фразу: - Ребенок должен жить, и вы все для этого сделаете...Сказав главное, улыбнулась.- А для меня составьте список лекарств, которые помогут спасти мальчика. Я вас умоляю об этом. Вы сейчас дадите мне этот список, а мой долг - привезти вам эти лекарства.

Руководящая женщина в белом халате засуетилась, созвала врачей и, выслушав их советы, тут же выписала и вручила "родственнице" Пети кучу рецептов.

Шел пятый час вечера. На залитую по уши грязью Москву спустились сумерки. Сидя за рулем и направляясь в одну из центральных аптек, Целиковская крепко ругалась - то обогнавшая их "Волга" забрызгала ветровое стекло грязью, то "Победа" подрезала на повороте. Наконец благополучно добрались до цели. Людмила Васильевна моментально сменила образ и с лучезарной улыбкой вошла в аптеку со служебного входа.

- Здравствуйте! - зазвенел ее голосочек.- Всем вам - здравствуйте!

- Здравствуйте...- тараща на знаменитую артистку глаза, отвечали женщины-фармацевты.

- Ой, вы Целиковская? - спросила самая смелая.

- Да, я Целиковская. И я вас всех умоляю, ради Бога, помогите племянник погибает. У меня с собой рецепты, врачи сказали, если я достану лекарства, они спасут его.

Женщины забегали, перевернули всю аптеку.

- Это есть... это тоже есть... а вот этого нет...

- Будьте так любезны,- с мольбой в глазах и в голосе просит Целиковская,- подскажите, где мне достать это?

Женщины повисли на телефонах, обзванивая своих знакомых в других аптеках. Наконец - удача!

- На Ленинском проспекте есть.

- Вы их предупредите, пожалуйста, что мы сейчас приедем... Большое всем спасибо!

И вновь две хрупкие женщины мчатся в другой конец Москвы. Людмила Васильевна ругается, по-русски клянет Гидрометцентр.

- Сказали, будет солнце... Почему нельзя сказать правду?.. Если не знают, какая будет погода, лучше бы молчали... За что им только деньги платят!..

- Люсь, ты как хамелеон. В машине ругаешься, как сапожник, а вошла в аптеку - и другим человеком стала.