Сердце матери

— Товарищи, дорогие, — восклицает Анна, — что же это творится? Меньшевики каждое собрание превращают в сущий ад. Они забыли, что у нас есть общие враги, они избрали мишенью нас, большевиков.

— Владимир Ильич прислал статью «Почему я вышел из «Искры». — Глеб Максимилианович вынул из нагрудного кармана письмо. — Меньшевики, подлым путем захватившие «Искру», разумеется, отказались его напечатать. Нам надо распространить письмо здесь, напечатать в подпольных типографиях. Прошу, Мария Ильинична, организуйте это дело. Драгоценное письмо. Пока надо спрятать его подальше.

Мария Александровна зажгла свечи на елке; все уселись вокруг, смотрели на мерцающие огоньки, и всем вспомнилось детство.

Глеб Максимилианович затянул:

Ему стали подпевать. Кржижановский очень любил петь и сам сочинял революционные песни или переводил их с польского, французского. Но никто не знал, какой у него голос: революционные песни всегда пели вполголоса, почти шепотом, и звучали они от этого задушевнее.

Снова раздался условный звонок.

— Это Юрий, — сказал Глеб Максимилианович.

Мария Александровна пошла открывать дверь.

Молодой человек учтиво поздоровался с ней.

— Шсский… — произнес он нарочито невнятно свою фамилию. — Добрый вечер, товарищ Клэр, — протянул он руку Кржижановскому, — добрый вечер, Ольга, — назвал он по партийной кличке Зинаиду Павловну, — вашу лапку, товарищ Медведь, — приветствовал он Марию Ильиничну, — мое почтение, товарищ Андреевский, — поздоровался с Дмитрием Ильичом.

Мария Александровна ушла в свою комнату.

— В письме Владимир Ильич пишет… — начал было Глеб Максимилианович.

Но Юрий перебил его:

— Вы хотите сказать, Старик пишет.

— Да, да, совершенно верно. Старик пишет, что мартовцы захватили «Искру» и подбираются к Центральному Комитету партии. Захватывают партийные деньги и открыто говорят: «Ждем провала большевиков в России, тогда наша возьмет».

— Вот до чего докатились, — возмущалась Зинаида Павловна. — Ждут нашего ареста! Это же предательство!

— А что же предлагает Старик? — живо поинтересовался Юрий.

— Старик считает необходимым, — продолжал Кржижановский, — чтобы мы, работники ЦК, объездили всю Россию и завоевали на нашу сторону местные комитеты, где засели меньшевики. Это в первую очередь относится к нашему Киеву…

— Не так страшен меньшевистский черт, как его представляет Старик в своей Женеве, — мрачно бросил Юрий и затянулся папиросой.

— Я просил бы вас не курить, — серьезно заметил Дмитрий Ильич, — мамочка не выносит табачного дыма.

— Но вы сами, насколько я знаю, курите.

— В квартире, где она находится, — никогда!

Юрий погасил папиросу.

— К стыду нашему, должен признаться, — ответил Глеб Максимилианович, — что Старик осведомлен о положении в России и даже в Киеве значительно лучше, чем мы с вами. У него великолепная информация.

— А я думаю, что нам на месте виднее. Впрочем, хватит нам выяснять отношения. Меньшевики и большевики — члены единой партии. Можно не обращать внимания на оттенки.

Мария Ильинична вскочила, возмущенная:

— «Оттенки»! Хороши оттенки! Меньшевики не верят в наше дело, не верят в победу. На съезде большинство пошло за Лениным. Что же, мы должны это большинство потерять?

— История нас рассудит, — заключил Юрий.

— Завтра мы тронемся в путь по комитетам, — сказал Кржижановский, не желая разжигать ссору.

— Вы увидите, — убежденно добавил Дмитрий Ильич, — какие резолюции будут приняты рабочими в поддержку Ленина. Влияние Ленина в партии огромно, — я убедился на съезде и убеждаюсь каждый день, встречаясь с рабочими!

— Не Ленина, а Старика, — язвительно поправил Юрий. — И, кстати, сам Старик указывал в каком-то из последних писем, что полагаться на ваши речи о влиянии имени Ленина — ребячество.

— Вот по этому вопросу я нахожусь в оппозиции и считаю, что Ленин — наше самое сильное оружие. Не на ваш же авторитет мне ссылаться.

— Митя, не горячись, — успокаивала брата Анна Ильинична.

— Ленин… Митя… Маняша… Что это за конспирация? Семейственное согласие здесь неуместно.

— Это согласие партийное, принципиальное, — отрезал Глеб Максимилианович.

— Кстати, вам бы не грех познакомить меня с последним письмом Старика, — заметил Юрий.

— Оно сейчас спрятано, — отвечает Мария Ильинична.

— Где? — поинтересовался Юрий.

— Ни один партийный конспиратор не задаст такого бестактного вопроса, — напомнила ему Зинаида Павловна.

— Тогда мне здесь делать нечего. — Юрий встал и демонстративно ушел, не попрощавшись.

Вскоре ушли и Кржижановские.

Мария Александровна зашла в столовую.

— Дети, вы так громко разговаривали и спорили. Между вами нет согласия? — спросила мать.

— Нет, мамочка, между нами согласие полное. Но здесь был один чудак, и Митя погорячился, — ответила Анна Ильинична.

— Чудак ли это? — задумчиво произнесла Мария Ильинична. — Это примиренец, если не готовый меньшевик.

— Я как медик полагаю, что процесс у него необратимый, — сердито заметил Дмитрий Ильич. — Он всецело на стороне меньшевиков, и его поведение мне явно не нравится… Итак, завтра мы разъедемся по комитетам. Я пошел домой: Тоня, наверно, волнуется.

— А кто останется с мамочкой? — спросила Мария Ильинична.

— Я останусь, — ответила Анна Ильинична.

— Ни в коем случае, — возразила Мария Александровна. — Дело прежде всего, а я уж не такая хворая и старая, чтобы при мне оставался кто-нибудь. Раз нужно — поезжайте все.

— С тобой останется Тонечка. — Дмитрий Ильич нежно поцеловал мать и ушел.

— А теперь спать, спать, — решительно сказала Мария Александровна и погасила свечи на елке. Медовый запах воска распространился по комнате.

Мария Александровна проверила, хорошо ли заперта дверь, и легла. Лежала и думала о трудной судьбе своих детей.

Человек с шипящей фамилией чем-то взволновал их. Очень неприятный человек, и глаза у него нечистые, и любезность не от сердца.

Громкий стук в дверь прервал ее мысли.

Сердце заколотилось. Нащупала ногами ночные туфли, накинула халат, неслышно прошла через столовую в спальню.

— Полиция, — предупредила она дочерей и пошла открывать.

И снова все перевернуто в квартире, елка, словно забившись в угол, тускло поблескивает украшениями, шахматный столик опрокинут, ящики из него выдвинуты, шахматы раскиданы по полу. Даже золу выгребли из печей, и горячие угли на поддоне покрылись летучим серым пеплом.

Полицейские увели обеих дочерей…

Мария Александровна осталась одна.

В окно брезжит рассвет. «Надо предупредить Митю, — думает Мария Александровна. — И, наверно, придется переехать жить к нему, пока все уладится. Немедленно написать письмо Володе…»

Подходя к дому, Мария Александровна еще издали увидела, что в подъезде толпятся люди. Почувствовала что-то неладное.

— Заарестовали их, — сообщил дворник, когда она подняла руку, чтобы позвонить в квартиру Дмитрия Ильича.

Итак, арестованы все четверо.

«Пойти к Кржижановскому? Нет. Нельзя. Могу притащить за собой «хвост».

Еле передвигая ноги, она пошла на Лабораторную. И сразу спина согнулась, словно на нее взвалили тяжелую ношу.

На углу сквера неожиданно возник Глеб Максимилианович.

— Дорогая Мария Александровна, не волнуйтесь. Их арестовали заодно со всеми. Была массовая операция, Зину схватили на улице. Я ухожу в подполье. Партийный архив передайте человеку, который предъявит вам вторую половину этого листка. И больше никому.

Глеб Максимилианович сунул Марии Александровне в руки обрывок календарного листка и исчез.

Мария Александровна спрятала листок в муфту.

…Ах, какая высокая и крутая лестница домой!.. Плохо слушаются ноги. Отперла квартиру, вошла к себе в комнату и без сил опустилась на стул. С портрета на нее смотрели строгие глаза Ильи Николаевича.