Сердце матери

— Страшно ехать на поезде? — спросила Оля. Кроме Саши и Ани, никто из детей Ульяновых не ездил по железной дороге.

— Нет, вовсе не страшно, — уверяла Аня, — только очень тесно и душно.

— И никакой палубы нет? — поинтересовалась Маняша.

— И палубы нет. На пароходе путешествовать куда приятнее.

— Мы каждый вечер вчетвером будем гулять по набережной Невы. — Оля прижалась к сестре.

Но Володя предупредил, что он будет пропадать в библиотеке.

Мария Александровна сидела в столовой, бралась то за шитье, то за вязанье, но работа валилась из рук. «Что это со мной? Почему так тревожно на сердце? Ведь доктор сказал, что ничего опасного. Может быть, стосковалась по Саше? Но от него вчера было письмо, бодрое, ласковое. Может быть, вьюга нагоняет тоску?»

Она отложила шитье, накинула платок и вышла в сад. Ходила по скрипучим от мороза дорожкам. Яблони, покрытые пушистым снегом, стояли словно в цвету. Тронула рукой ветку — снег осыпался, оголились темные узловатые сучки.

Вернулась в дом, осторожно приоткрыла дверь в кабинет Ильи Николаевича. Он сидел за письменным столом, оглянулся. «Очень плохо выглядит», — больно кольнуло в сердце. И снова тоска, отчаянная, до слез. Вышел к обеду в столовую, старался шутить, даже предложил Володе сыграть партию в шахматы, но раздумал, пошел к себе.

Мария Александровна заглянула в кабинет.

Илья Николаевич лежал на широком кожаном диване съежившись, словно ему было холодно.

— Илюша! — окликнула она мужа. — Илюша, что с тобой? — присела на край дивана, провела ладонью по высокому холодному лбу… — А-а-а!.. — разнесся вдруг вопль по комнатам.

Первый раз в жизни услышали дети этот отчаянный, полный ужаса крик матери.

Сбежали вниз. Мама стояла у дверей кабинета.

— Папа не умер! Нет! Он не умер! Он не может умереть!..

…В доме необычно тихо. Дети сидят в столовой, тесно прижавшись друг к другу, учат уроки. Аня, закутавшись в платок, прислонилась к теплой печке. Оля шепотом учит французские глаголы, смахивает слезы с ресниц. Володя вполголоса объясняет Мите задачу. Маняша старательно выводит буквы.

В доме словно ничего не изменилось. Мама, как всегда, встает раньше всех, кормит детей завтраком, отправляет их в гимназию. По возвращении спрашивает про отметки. Но дом стал пустой и гулкий. Нет папы. Он отсутствовал часто и раньше, разъезжая по своим школам. Но тогда все жили в счастливом ожидании. Зимним вечером, заслышав фырканье лошадей под окном, всей семьей бежали в переднюю, распахивали скрипучую, промерзшую дверь. На пороге появлялся в своей большой серой шубе с пушистым заснеженным воротником папа, стряхивал с усов и бороды светлые льдинки, подставлял холодную румяную щеку для поцелуя и нетерпеливо спрашивал: «В доме все благополучно? Все здоровы?..» И вот никогда-никогда этого больше не будет. Дверь в папин кабинет закрыта. По вечерам там всегда сидит мама. Дети чувствуют, что она не с ними. Они знают, что утром, как только закрывается за ними дверь, она отправляется на кладбище, на могилу папы. По вечерам не звучит больше колыбельная песня. Рояль затянут парусиновым чехлом.

Сейчас Мария Александровна сидит в кабинете Ильи Николаевича, в его кресле, за его столом, и о чем-то думает, думает…

На столе рядом с портретом Ильи Николаевича лежат его часы, старые мозеровские часы. Он купил их перед свадьбой и никогда не забывал заводить. И вот теперь они остановились. Мария Александровна взяла часы и осторожно завела их ключиком. Стальное сердце забилось мерно и четко. Время продолжало свой бег. Теперь Мария Александровна будет носить эти часы до конца своей жизни.

— Я пойду погуляю, — сказала она детям, заглядывая в столовую.

Мимоходом погладила Маняшу по голове, поправила косо лежавшую тетрадь у Мити.

— Мамочка, приходили Вера Васильевна и Иван Владимирович. У него какое-то важное дело, но мы решили тебя не беспокоить, — сказала Аня. — Он придет попозже.

— Да, хорошо.

— Можно мне с тобой? — спросила Аня и подняла на мать большие печальные глаза.

— Нет, ты простужена. Я скоро вернусь.

Дети переглянулись. Ничто не радовало маму, даже друзья, даже сердечная и добрая Вера Васильевна Кашкадамова.

Володя выждал, пока хлопнет дверь, быстро встал, набросил шинель и пошел следом за мамой. Нельзя оставлять ее одну.

Она шла вверх по Московской улице, освещенной луной и редкими газовыми фонарями.

Вот дом, в котором они жили двенадцать лет назад. Теперь там живут другие.

С Московской она свернула на Стрелецкую. Сюда, в этот дом, они приехали из Нижнего Новгорода шестнадцать лет назад. Здесь родились Володя, Оля, Митя.

Вышла на Старый Венец.

Володя как тень следовал за матерью.

Мария Александровна остановилась над спуском к Волге. Перед ней — застывшая ледяная пустыня. Метет позёмка. Затуманенная луна висит над Волгой, как одинокий газовый фонарь.

Совсем недавно они всей семьей спускались по этому откосу, шли провожать детей в далекое интересное путешествие. «Всю жизнь, Машенька, вместе, всю жизнь», — говорил тогда Илья Николаевич. «Сто лет на двоих не так уж много», — шутил он. А теперь все сто лет легли на нее одну.

Володя чувствует, какие думы одолевают маму, понимает, что ей нужно побыть одной, что он не должен быть свидетелем ее горестных дум. Он отходит за угол дома, сквозь голые кусты акаций смотрит во двор, на маленький флигель в три окна, где он родился. Здесь прошло его раннее детство. Он всегда был средним в семье, а теперь, после смерти отца и когда Саша в Петербурге, он стал старшим и самым сильным. Как помочь маме? Ей тяжелее всех.

— Как же дальше, Илюша? — шепчут губы матери. — Ты стоял рядом, как утес. Было спокойно, солнечно. Мы все надеялись на твою мудрость, а теперь?..

Шестеро детей… Шесть дорог…

Много дорог проложено через Волгу. Далеко за рекой мерцают слабые огоньки деревень. А где она, дорога ее детей?

Когда дети были маленькие, она затевала с ними бесхитростную увлекательную игру — путешествие в страну Добра и Радости. Змея Горыныча изображал рояль… Все было легко и просто. А как в этой жизни выбрать правильный путь?

Метет позёмка по Волге, заметает дороги, путает их. Луна исчезла в облаках. Ветер развевает полы мантильи. Мария Александровна не замечает ни колющего ветра, ни холода, ни ночи.

— Что делать? Как быть? — шепчут губы. — Выдержит ли сердце?

— Мамочка! — тихо окликнул ее Володя.

— Ты что, Володюшка, случилось что-нибудь? — встревожилась мать.

— Нет, мамочка, дома все в порядке. Все ждут тебя, и я пошел к тебе навстречу.

Он взял мать под руку, взял крепко по-мужски и нежно по-сыновьи.

Мария Александровна глубоко вздохнула, словно очнулась от тяжелого сна. Дети ждут. Она ушла от них в свое горе. Но и они горюют не меньше ее. Она нужна, она очень нужна им.

— Скорее пойдем домой, — торопила Мария Александровна.

Дома ждал Иван Владимирович Ишерский.

— Я принес вам добрые вести, дорогая Мария Александровна. Может быть, это явится для вас некоторым утешением в вашем горе. Казанское попечительство сообщило, что вам предоставлена честь получить орденские знаки Святого Станислава, пожалованные вашему покойному супругу.

Мария Александровна побледнела и, взглянув на детей, пригласила Ивана Владимировича пройти с ней в кабинет.

— Я их не намерена получать, — сказала она, опускаясь на стул.

Ишерский изумленно поднял брови.

— Но почему? Такая высокая награда. Может быть, вас смущает то, что за пожалованный орден вам надлежит внести на богоугодные дела сто пятьдесят рублей?

— Сто пятьдесят рублей? — удивилась Мария Александровна. — Как я могу отдать полуторамесячную пенсию, которую я получаю на семь человек?

— Эта недоимка числится за покойным Ильей Николаевичем, и, если не будет на то вашего доброго согласия, казна удержит эту сумму из пенсии. А орденские знаки, любезная Мария Александровна, надо принять. Большая честь, а за честь надо платить… — В голосе Ивана Владимировича зазвучали холодные нотки. Он не понимал Марию Александровну, так же как не мог никогда понять, почему Илья Николаевич откладывал оформление потомственного дворянства своей семьи. — Я уверен, дорогая Мария Александровна, что вы измените свое решение. И еще я хотел посоветовать вам начать хлопоты о внесении вас и ваших детей в дворянскую родословную книгу.