Страница 56 из 96
- Что? - растерянно переспросил официант. - Простите, я что-то не совсем вас понимаю...
Он говорил это по инерции, а на лице его, молодом, гладком, румяном лице профессионального холуя уже проступило полное понимание. Он еще не мог поверить в то, что должно было вот-вот произойти, еще не успел свыкнуться с этой мыслью и до конца оценить последствия, заключавшиеся для него лично в полном отсутствии каких бы то ни было перспектив, но его слова о том, что он чего-то не понял, были явным враньем.
Он так и умер - как жил, с враньем на устах. Пружинный нож очкастого азиата со щелчком раскрылся в руке у Палача, и узкое двенадцатисантиметровое лезвие с негромким чмокающим звуком вошло в горло официанта, как в мягкое масло. Палач сделал быстрое движение рукой, распарывая это горло от уха до уха, и плавно, почти грациозно отскочил в сторону, спасая брюки от хлынувшей из страшной раны крови. Нож он оставил в ране, поскольку не имел дурной привычки таскать при себе орудие убийства. На свете сколько угодно высококачественной стали, так какой смысл рисковать свободой и жизнью ради нескольких, пусть даже и очень неплохо обработанных, граммов?
...Через два часа в высшей степени демократично одетый Палач уже сидел в купе спального вагона, имея при себе билет до Москвы и паспорт на имя некоего Артема Денисовича Ложкина. Фамилия была не ахти, но Палач не собирался жить под ней долго. Новоявленный Ложкин был одет в клетчатую рубашку с коротким рукавом, не новые джинсы и белые кроссовки "адидас". Из багажа при нем была лишь тощая дорожная сумка с туалетными принадлежностями и сменой белья. Он вежливо поздоровался со своим попутчиком и сразу же отгородился от него раскрытой на середине роман-газетой. Это был февральский выпуск девяносто первого года - тот самый, где впервые опубликовали "Нечистую силу" Пикуля.
***
- Как говорится, о мертвых либо хорошо, либо ничего, - сказал Андрей Михайлович, аккуратно укладывая свои упрятанные в просторный мешок из дряблой стариковской кожи мослы на горячий полок. В натуральном виде, без дорогой заграничной одежды, он выглядел далеко не лучшим образом, и Георгий старался смотреть на него только тогда, когда это было совершенно необходимо. Голый Андрей Михайлович напоминал ему умирающего от старости и истощения древнего ящера, и не ящера даже, а просто крупную ящерицу, наподобие игуаны или варана. Даже волнистая седая шевелюра, намокнув, предательски обнажила розовую от перегрева плешь, до этого тщательно замаскированную искусно уложенными прядями. - И скажу тебе, не кривя душой, - продолжал старик, растягиваясь на полке и кладя дряблый подбородок на дряблые, уже начавшие покрываться старческими коричневыми пятнами предплечья, - что Ян, отец твой, земля ему пухом, был отличным мужиком. Отличным! Поддай-ка парку, Жорик... Вот спасибо, хватит. Отличным мужиком, да... Но и дураком он был феноменальным. Ты уж извини меня, старика, но из песни слова не выкинешь. Дурак - грубое слово и, к моему большому сожалению, весьма неоднозначное, но другого определения я просто не подберу. Всю жизнь пытался, и ничего не вышло. Дурак - он и есть дурак...
- Допустим, - сдержанно сказал Георгий, прислоняясь мокрой спиной к горячей дощатой стене и закрывая глаза, чтобы не видеть противных дряблых складок на бледных боках своего старшего партнера. - То есть что я говорю допустим? Так оно и было, и тут я с вами совершенно согласен. Я только не могу понять, зачем вы мне это говорите. Во-первых, зачем, а во-вторых, почему... Почему вообще и, в частности, почему именно сейчас. При чем тут мой отец?
- Просто в тебе очень много от твоего отца, - с кряхтением переворачиваясь на спину, сказал Андрей Михайлович. - Ты можешь этого не замечать, а заметив не признавать, но в тебе очень, очень много от Яна. В этом нет ничьей вины. Так уж устроена природа, что дети берут от родителей и хорошее, и плохое. Но если человек берется делать дело, ему просто необходимо знать все не только о своих подчиненных, партнерах и конкурентах, но и о себе самом. В первую очередь - о себе самом. Вот ты давеча разохался по поводу этого.., гм.., несчастного случая в тайге.
- Может быть, не стоит об этом? - не открывая глаз, сказал Георгий.
- То есть как это - не стоит?! - возмутился Андрей Михайлович. - Еще как стоит! О чем же нам еще говорить? Это, дорогой мой, краеугольный камень наших с тобой взаимоотношений. Нам с тобой еще работать и работать, а ты говоришь не стоит... Если ты сейчас же, сию минуту не разберешься в себе самом, это может очень печально закончиться. В первую очередь для тебя, потому что я себя в обиду не дам, даже не надейся.
- Гм, - сказал Георгий, не открывая глаз. Смотреть на старика ему теперь хотелось еще меньше, чем раньше.
- Ты не хмыкай, дружок, - прокряхтел Андрей Михайлович. - Сидишь, небось, и думаешь: пугает, старый упырь, зубы заговаривает... Так вот, чтобы ты знал; не пугаю. Не пугаю и зубы не заговариваю, потому что не нуждаюсь я в этом, друг мой Жорик. И если уж говорить начистоту, в тебе я тоже не особенно нуждаюсь.
- Так в чем же дело? - спросил Георгий, заставив себя открыть глаза и в упор посмотреть на старика. - Давайте расстанемся!
- Когда я говорил, что твой отец был дураком, я вовсе не имел в виду слабоумие, - проворчал Андрей Михайлович. - И тебя в отсутствии сообразительности тоже не упрекнешь. Так зачем же ты прикидываешься имбецилом? Ведь тебе же отлично известно, что расстаться друзьями мы теперь не сможем, а расставаться врагами... Ну скажи, зачем тебе это нужно? И зачем это нужно мне? Ты уже должен был понять, что мои враги долго не живут. А ты мне как сын, Жорик, и я не намерен из-за какого-то вздора превращаться в современного Тараса Бульбу.
- Я бы не стал называть тридцать трупов вздором, - заметил Георгий.
- Ах, да оставь ты в покое эти трупы! - с неподдельной досадой воскликнул Андрей Михайлович. - Один труп - это, как известно, трагедия, а тысяча трупов - просто статистика... Неужели тебе было бы легче, если бы трупов было не двадцать пять, а, скажем, десять? Или два?
- Мне было бы легче, если бы обошлось вообще без трупов, - сказал Георгий.
- Брось, брось! Ты что, видел их, эти трупы? Нюхал их, щупал, хоронил своими руками? Ты даже имен их не можешь назвать, не поднимая списки, которые, кстати, уже благополучно уничтожены... А что касается твоего знакомого, который по твоей милости угодил в эту кашу, так это, братец ты мой, твоя ошибка. Я подчеркиваю: ошибка! А ни в коем случае не вина... И вообще, я не зря начал разговор с твоего отца. Ведь это он вдолбил тебе в голову, что в каждом человеке от рождения сидит какая-то совесть и жить должно, постоянно сверяясь с нею, как с компасом. А если собьешься с курса, она, эта самая совесть, непременно станет тебя грызть и может загрызть буквально до смерти... Так?