Страница 2 из 4
— Привет, — сказал он. — Кажется, мне не хватило ночи, чтобы выспаться. Он закурил сигарету, и я заметил, что у него слегка дрожат руки. — А вы, по-видимому, тот самый молодой человек, которого направили для консультаций?
— Да, сэр, — ответил я.
— Воевали за океаном? — спросил он.
— Да, сэр.
— Немало наших там полегло, а? — Он нахмурился. — Понравилась вам эта война?
— Нет, сэр.
— Похоже, что дело идет к еще одной?
— Боюсь, что да, сэр.
— А нельзя ли как-нибудь помешать?
Я пожал плечами.
— По-моему, совершенно безнадежно.
Он пристально уставился на меня.
— А вам что-нибудь известно о международном праве, ООН и тому подобных вещах?
— Только из газет.
— Вот и я тоже так, — вздохнул он. Затем показал мне толстую папку, набитую вырезками из газет. — Раньше я никогда не обращал внимания на международную политику. А теперь изучаю ее так, как изучал поведение крыс в лабиринтах. Все говорит мне то же самое: совершенно безнадежно.
— Вот если бы чудо… — начал я.
— Верите в колдовство? — резко спросил он. Порывшись в карманах, он выудил из куртки две игральные кости. — Я попробую выбрасывать двойки, — сказал он. Обе двойки выпали три раза подряд. — А вероятность этого события: один шанс примерно из сорока семи тысяч. Вот вам и чудо. — На какое-то мгновение лицо его осветилось радостью, затем профессор положил конец интервью, заметив, что уже десять минут, как он опаздывает на лекцию.
Профессор не спешил мне открыться и больше не заговаривал о своем трюке с игральными костями. Я предположил, что у костей одна сторона была тяжелее, и забыл о них. Он дал мне задание наблюдать за поведением крыс-самцов, которым, чтобы добраться до пищи или до самок, нужно пересечь металлические пластины, заряженные электричеством, — эксперимент, представлявший интерес разве что в тридцатые годы. А профессор, словно ему мало было засадить меня за бессмысленную работу, постоянно досаждал нелепыми вопросами вроде "Как вы думаете, стоило нам сбрасывать атомную бомбу на Хиросиму?" или "Считаете ли вы, что всякие сведения о новых открытиях приносят человечеству пользу?"
Однако я чувствовал, что все это ненадолго.
— Устройте-ка несчастным животным выходной день, — сказал он через месяц. — Я бы хотел, чтобы вы помогли мне разобраться с более интересной проблемой, а именно: в порядке ли у меня психика.
Я рассадил крыс по клеткам.
— То, что от вас потребуется, — совсем несложно, — продолжал он уже тихим голосом. — Будете следить за чернильницей на моем столе. Если увидите, что с нею ничего не происходит, скажите мне, и я спокойно, добавлю, с легким сердцем, отправлюсь в ближайшую психиатрическую больницу.
Я нерешительно кивнул головой. Он запер на ключ дверь, опустил жалюзи.
— Я кажусь странным, сам знаю, — сказал он. — Странным делает меня страх: я боюсь себя.
— Я нахожу вас, пожалуй, несколько эксцентричным, но уж никак не…
— Если сейчас на ваших глазах с этой чернильницей ничего не случится, тогда я просто бешеный судак, — прервал он меня, включая свет. Глаза у него сузились. — Чтобы вы могли представить себе, насколько я спятил, скажу только, что за мысли лезут в голову по ночам. Сплю и во сне думаю, что, может быть, мне удастся спасти мир. Думаю, что, может быть, сумею навсегда покончить с войнами. Что я могу прокладывать дороги в джунглях, орошать пустыни и всего за одну ночь возводить плотины.
— Понимаю, сэр.
— Следите за чернильницей!
Испуганный, я послушно перевел взгляд на чернильницу. Мне показалось, будто из чернильницы раздалось пронзительное жужжание, затем она стала как-то тревожно вибрировать и, наконец, запрыгала по столу, описав два круга. Тут же она остановилась, снова зажужжала, налилась огнем и разлетелась вдребезги с голубовато-зеленой вспышкой.
Должно быть, волосы у меня встали дыбом. Профессор негромко рассмеялся.
— Магнетизм? — наконец выдавил я из себя.
— Господи, если бы магнетизм, — пробормотал профессор.
И вот тогда-то он и рассказал мне о динамопсихизме. Сам он только знал, что такая сила существует, но объяснить ее не мог.
— Это я и только я — вот что ужасно.
— По-моему, это удивительно! — закричал я. — Потрясающе!
— Если бы я только и мог, что заставить плясать чернильницу, то ко мне следовало бы отнестись, скажем, как к глупой забаве. — Он сокрушенно пожал плечами. — Но я не игрушка, мой мальчик. Если угодно, мы могли бы сейчас поехать за город, и вы бы сами все увидели. — Он рассказал мне о превращенных в пыль каменных глыбах, о разбитых в щепки дубах, стертых с лица земли заброшенных фермерских домах в радиусе пятидесяти миль от колледжа. — И все это я сделал, сидя здесь: просто представил себе и даже не напрягался.
Он нервно поскреб затылок.
— Напрягаться изо всех сил я боюсь: не знаю, какие это вызовет разрушения. Простой мой каприз — все равно что фугасная бомба, вот до чего дело дошло. Наступила гнетущая пауза. — До самого последнего времени, — продолжал он, — я считал, что лучше всего держать мое открытие в тайне, потому что не знал, как его могут использовать. Теперь же я понял, что на эту тайну у меня не больше прав, чем на личное владение атомной бомбой. — Он порылся в кипе бумаг. Здесь, я полагаю, сказано все, что нужно. — И он протянул мне черновик письма на имя государственного секретаря.
"Дорогой сэр!
Я открыл силу, использование которой не требует никаких затрат и которая, по-видимому, имеет большее значение, чем атомная энергия. Я бы хотел, чтобы мое открытие было самым эффективным образом использовано в мирных целях, и поэтому обращаюсь к Вам за советом, как это лучше всего сделать.
Искренне Ваш
А. Барнхауз."
— И что теперь будет, — сказал профессор, — ума не приложу.
Три следующих месяца были сплошным кошмаром: в любое время дня и ночи к нам наведывались различные политические и военные тузы, желавшие взглянуть на «фокусы» профессора Барнхауза.
Мы находились в старом особняке неподалеку от Шерлоттсвиля, штат Виргиния, куда нас доставили, как из пушки, через пять дней после того, как профессор отправил письмо. Окруженные колючей проволокой и охраняемые двадцатью часовыми, мы значились в документах под кодовым названием "Проект "ДОБРЫЕ ПОЖЕЛАНИЯ" и были отнесены к разряду «совсекретно».
Компанию нам составляли генерал Гонус Баркер и Уильям К. Касрелл из госдепартамента. Когда профессор заговаривал о достижении всеобщего мира путем создания изобилия, они снисходительно улыбались и пускались в пространные рассуждения о пределах разумного и реалистическом подходе. Все это привело к тому, что профессор, поначалу почти совсем кроткий, через несколько недель стал превращаться в непреклонного человека:
При первой с ними встрече он выразил согласие открыть "ход мысли", который создавал цепь, преобразующую его мозг в динамопсихический передатчик. Но когда Касрелл и Баркер осточертели ему требованиями сделать это, он начал вилять. Сначала он заявил, что весь секрет можно передать на словах. Потом стал говорить, что для этого придется писать объемистый доклад. И, наконец, однажды вечером, когда генерал Баркер прочел за обедом приказ о проведении операции "Мозговой смерч", профессор сказал: "Чтобы написать такой доклад, понадобится лет пять". Затем, метнув на генерала яростный взгляд, добавил: "А то и все двадцать".
Замешательство, вызванное столь категоричным заявлением, все же до некоторой степени было смягчено волнующим предвкушением операции "Мозговой смерч". Настроение у генерала было праздничное.
— В эту минуту корабли-мишени уже на пути к Каролинским островам, восторженно объявил он. — Сто двадцать судов! Тем временем в Нью-Мехико готовят к залпу десять «Фау-25» и снаряжают пятьдесят беспилотных реактивных бомбардировщиков для учебной атаки на Алеутские острова. Нет, вы только подумайте! — Ликуя от счастья, он пробежал глазами весь приказ. — В следующую среду, ровно в 11.00, я скомандую вам "сосредоточиться!", и вы, профессор, предельно собравшись с мыслями, должны будете потопить корабли, уничтожить ракеты в воздухе и сбить бомбардировщики, прежде чем они долетят до Алеутских островов. Как думаете, справитесь?