Связной

– Да нет, черт знает что! Видать, с нервами что-то, он и пишет-то как-то… Бомгард – маленький такой, белобрысый? Он, он… Да-с… Далеко эта Симоновская? – прокричал Поляков в сторону коридора.

Когда въезжали во двор симоновского санитарного пункта, начало мести. Темная фигура, защищаясь от ветра, приняла лошадь под уздцы.

– Егор где? А? – крикнул возница. – Чего ты? А?

Из-за ветра слов было не разобрать.

– …лился… Часа два… – прокричал человек. – …танцию за приставом поехал…

– Чего за приставом?

– Застрелился, доктор застрелился насмерть, говорю…

Поляков побежал к корпусу, споткнулся и наконец оказался в темном коридоре. Навстречу прошмыгнула старуха с тазом, глянув из-под платка, Поляков пошел на свет, миновал девочку с замотанным горлом и горшком, а потом увидел в кабинете чернявого человека в очках. Галстук на нем был сбит, халат испачкан кровью. Толстая красная сестра что-то писала за столом.

– Здравствуйте. Доктор Поляков. Оба уставились на него.

– Здравствуйте, – растерянно проговорил чернявый.

– Где он?

– Кто? Доктор? В комнате… – чернявый вскочил. – Ничего не стали… Рана сердечной аорты, практически сразу… Вы, простите, откуда приехали?

– Я Поляков, из Мурьинской больницы. Так где он?

– Вы хотите посмотреть, – догадался тот. – Да, да. Ангелина, вы проводите… Собственно, пойдемте, я сам…

– Когда это случилось? – Они поднимались по крутой лестнице.

– Э-э… Часов в восемь, может быть… Ангелина услышала выстрел… Какой-то несчастный случай, может быть… Около восьми часов, я сразу поднялся… Первую помощь и перевязку, но травма, сами понимаете…

– Вы кто, фельдшер?

– Да, да, Лев Аронович, очень приятно…

– Поляков.

В неряшливой комнате, заставленной склянками, книгами, на диване лежало тело. Рядом на столе стояли пузырьки с лекарствами, тарелки, в лотке валялись какие-то инструменты. Поляков машинально пощупал руку, отогнул веки. Фельдшер суетливо поправил подушку, стал что-то убирать на столе.

– Вы бы не трогали, пока полиция не приедет… – мрачно посоветовал Поляков.

– Полиция? Ах, да, да…

– Что, болел доктор?

– Болел? Нет, не болел, кажется… Так, может быть, какое-то расстройство… Или несчастный случай. А вы как, собственно, узнали? О случившемся?

– Да я не знал, откровенно говоря… Я письмо получил.

– Как письмо? От кого?

– От доктора Бомгарда. Просил приехать.

– Что вы говорите… И что же… Был чем-то болен?

– Не знаю; может быть, нервный срыв. Ну что ж, Лев Ароныч, поеду я. Вы акт сами напишете или мне написать?

– Как вам угодно, как угодно… Я сам напишу. Немного постояли, Поляков оглядел книги.

– Я же знал доктора… Мы в Киеве учились вместе…

– Что вы говорите, что вы говорите… – закачался фельдшер. – Да, да. Не угодно ли чаю выпить?

– Нет, поеду, велите мне лошадей дать.

– Можно бы и остаться, – подала голос Ангелина. – Пурга начинается.

– Да нет, у меня прием… Потом, не так уж поздно еще.

Лошади то и дело проваливались по колено в снег, колючие брызги впивались в лицо, под капюшон и под воротник. Поляков кое-как выудил часы, но так и не смог рассмотреть стрелок. Через несколько минут лошади окончательно встали.

Возница, отчаянно кряхтя, слез и бессмысленно походил вокруг.

– Что, сбились? – неуверенно спросил Поляков.

– Сбились… Говорили вам оставаться… Нет, надо в ночь ехать… Не жалеют ни скотину, ни людей… Сбились… Не видать дороги вовсе, – возница кинул под ноги шапку.

– Нечего ворчать, садись давай, я вперед пойду.

Поляков вылез из-под полости и, проваливаясь,

побрел впереди. В какой-то момент мелькнула луна, высветив лес и горку впереди. Лошади немного прибавили ходу. Они поднялись на гору, но разглядеть было ничего невозможно.

– Погоди, сейчас раздует, увидим дорогу… – возбужденно прокричал Поляков. Тяжело дыша, он повалился в сани, достал из саквояжа банку.

– Спирту хочешь?

Возница не отвечал, тогда Поляков отхлебнул сам и, замотав головой, стал пихать в рот снег. Отдышавшись, он сунул банку мужику.

– Выпей спирту, тебе говорю.

Тот сделал глоток, потом еще один залпом, до дна. Вытерев слезу, мужик бережно вернул склянку.

– Спасибочки, дай вам Бог. Какая едкая. Спаси Бог, – еще раз вежливо поклонился он.

Опять блеснула луна, возница гаркнул на лошадей, те дернули и, почти сразу почувствовав почву под ногами, устремились вперед.

– Ну, кажись, на колее… Аккурат рядом стояли…

Мело не так сильно, но вдруг где-то вдали послышался не то жалобный крик, не то лай. Лошади вдруг вздрогнули и понесли, так, что Поляков чуть не выпал из саней.

– Куда гонишь так?

Возница что-то пробормотал, втянув голову в плечи, и жахнул по лошадям. Лай повторился ближе, уже на два голоса или больше. Лошади, прижав уши, несли изо всех сил.

Поляков еще ничего не понимал и, когда увидел сбоку и сзади две серые тени, крикнул:

– Гляди, это что ж, собаки? Или… Мужик остервенело оглянулся назад:

– Волки, ети их в душу…

Один был уже метрах в шести, но броситься не решался, вообще их было штук семь. Неприятно было, что они уже не лаяли, а бежали молча, постепенно стараясь окружить сани. Онемевшими пальцами Поляков стал судорожно раздирать замок саквояжа.

– Погоди, погоди, я сейчас, гони, гони…

Первый стал боком пристраиваться к левой пристяжной, стараясь столкнуть ее с дороги, возница, перегнувшись, попытался достать его кнутом, но не попал. Наконец замок поддался, Поляков, рассыпая содержимое саквояжа, вытащил браунинг, передернул, прицелился в ближнего, нажал. Выстрела не произошло, он, чертыхаясь, снял с предохранителя и выстрелил сразу раза три.

Слева волки пропали. Он вгляделся в темноту справа, что-то еще мелькнуло, и он с расстановкой выпустил туда еще две пули. Через полверсты лошади замедлились, и стало слышно их хрипящее дыхание.

– Ушли, – удивленно сказал мужик. – Нет у тебя, доктор, вина боле?

В большой неуютной гостиной, убранной немного с претензией на английский манер, сидели шесть человек. Аккуратный прямой старикан читал газеты.

– И что же, вы полагаете, Владимир Андреевич, Учредительное собрание сильно нам поможет? – не поднимая головы, спросил он.

Владимир Андреевич рисовал в это время профиль Екатерины Карловны Шеффер, знакомой нам эффектной полковничьей вдовы. Рядом с ней сидела некрасивая девушка, с напряженной улыбкой следящая за его работой. Владимир Андреевич тем не менее вежливо отвечал:

– Я, Василий Осипович, думаю, что нам уже мало что поможет, но какое-либо представительство должно все же быть, по крайней мере, чтобы сказать себе: «Мы, что смогли, сделали».

– Эх, а вот и ничего-то мы не смогли пока. Царя-батюшку только попросили вежливо и с немцами теперь будем миндальничать. И с террористами…

– Папа, ну право, хватит о политике, пусть лучше Владимир Андреич про Петербург расскажет… – подала голос девушка.

– Да уж, Владимир Андреич, папа у нас политик опытный, вы с ним не связывайтесь, – подхихикнул лысеющий Осип Васильевич, сын, который такими же влюбленными глазами, как и его сестра, смотрел на художника.

– Может, вы нам тогда сыграете, Танечка, – обратился к некрасивой девушке Владимир Андреевич. Танечка, вспыхнув, двинулась к роялю, но тут вошел старенький лакей.

– Ваше превосходительство, там доктор молодой приехали из Мурьино, в пурге сбились, замерзшие… Велите привесть?

– Тащи доктора, мы с ним про Учредительное собрание потолкуем, – весело отвечал старикан. Все, кроме Тани, заулыбались. – Да спроси, не за немцев ли он. Ха-ха… Да вели вина еще принести.

Таня поняла, что сыграть не получится, и с кислым лицом оглядела вошедшего доктора.

Поляков был совершенно окоченевшим, даже передвигался с трудом. Увидев собрание, он слегка растерялся и остановился в дверях.