Страница 2 из 7
Той ночью Рытину было не до сна - навязчивая мокрая картинка возникала то на подушке, то на его ноге. Под майкой ползали холодные черви, а рука тянулась к следующей сигарете. Все же его сморило, и, проснувшись, он вдруг понял, что кончился его тепличный, полудевственный период синяков и ссадин и наступает неизбежная житейская полоса с катастрофами, кровью и безвозвратными потерями. Надвигался осенний призыв и мерещились опрокинутые в канал танки, смятые грузовики и его, Рытина, тело среди обломков, где он должен был оказаться согласно присяге и уставу. Но вот уже заканчивался второй год службы, а отделывался он на данное время сбитым ногтем и случайным вывихом, и уж вовсе без предчувствий отправился вместе с Манько на щебень. Так получилось проштрафился Манько, а Рытина послали, потому что оказался рядом разгильдяю в одиночку пришлось бы туго.
Истребитель взмыл, когда их лопаты уже сделались чугунными и все чаше стали примерзать к щебню - перевести дух. Приближался обед, крестик выписывал кренделя в тесной для него синеве, а Манько то и дело недобро косился вверх будто истребитель тайком фотографировал факт его простоя.
Не то чтобы Рытин испытывал слабость к летному делу, но и его порой охватывал орлиный экстаз при виде ладных перегрузочных костюмов, от упруго мчащихся над землей тел, от звуков атмосферной вибрации... И когда Рытин услышал хлопок - прозрачный, словно почудившийся и лишь заметил выпавший из облака крестик - почему-то сразу догадался, что не маневр, не высший пилотаж вгибал машину в пике - это было ясно до такой степени, будто он сам в тот момент боролся с земным притяжением, и от беспомощности сорвав брелок, молился всем матерям ада и рая, вкладывая в корявую молитву всю силу своей надорванной души.
Потапчуку, видимо, удалось кое-что вымолить - город стоял невредимым, а ожоги, переломы, скверные дела с позвоночником - по сравнению с тем, что могло произойти - казалось удачей. Затем Рытин подумал о вполне грядущей медали "За отвагу", а значит - и об отпуске домой, и вовсе растворившись в дымах отечества, забылся блаженным видением...
3
Просьбы утонули в ее глазах как слепые щенки.
- Только эс-вэ.
Дама насмешливо мазнула взглядом сквозь стекло - по вытянувшейся физиономии клиента.
- Вот-е раз... - пробормотал Рытин и машинально облапил карманы, хотя прекрасно знал, что бумажник покоится у него на груди - полный лишь толщиной собственной кожи. Потоптавшись с минуту (в этот поздний час очередь не намечалась) Рытин извлек четвертной и простившись с половиной намеченных расходов, протянул его в хищный овал.
Молодым специалистам не полагается путешествовать в спальных вагонах. Или - обзаводиться невестами, не проживающими в области непосредственного трудоустройства жениха. А Рытин мечтал о жестах. Иногда они ему удавались, но чаще всего СВ (читай: случайные величины) крошили хрупкие замки его финансовых ухищрений. Но как бы там ни было, опаздывать себе Рытин не позволял, поэтому предпочел явиться в срок - как и было обещано по телефону...
Спальный вагон был единственным - в головах притомленного туловища состава. Секунду назад его коренастый силуэт замер перед Рытиным, лязгнула откидная площадка и средних лет проводница требовательно протянула ладошку. Серьезно осмотрела билет:
- Верно.
Посторонилась и позволила Рытину считать себя пассажиром. На нижнем своем месте он с удивлением обнаружил волосатое, сладко разбросанное во сне тело. Некоторое время Рытин разглядывал немолодого мужчину. Чувство справедливости, ободренное навязанной роскошью, довело его до состояния обиды. Он прекрасно понимал соблазн нижней полки, ее опасную высоту, но с другой стороны в бумажнике вместо хрусткого красавца ночевали мятые фантики и этот факт, оказывается, не гарантировал ему право выбора - да, конечно, он уступил бы, но...
- Кыш, черти... - вздохнуло тело и вздох донес до Рытина запахи ресторанов, желудочной борьбы и побеждаемой закуски... Поезд давно набрал скорость и слегка гарцуя, рассекал заоконный мрак. Рытин, помахивая полотенцем, прошел мимо девушки, возникшей у окна за время его купейной возни. Бегущие фонари обмахивали его лицо золотыми волнами, мечтательный профиль обрамляла ладная прическа и он решил что непременно познакомится на обратном пути.
Зеркало ослепило чистотой и как на духу пред'явило эстетический счет его суточной щетине. Рытин досадно мазнул ладонью по щекам и спустя время мазнул, но уже извинительно - подходя к незнакомке - вооруженный улыбкой и заранее изготовленной фразой.
- Не спится?
И читался в его замершем движении выбор: как ответите, так и будет. Приветливо - поболтаем, нет - спокойной ночи...
- Да, - бесцветно отозвалась она и попала куда-то в середину.
Обернулась - достаточно привлекательная, с легкой тенью усталости. Глаза любопытством не горели, но готовность услышать следующий ход в них теплилась. Дверь купе оставалась полуоткрытой - там в скудном свете Рытин увидел дородные мужские очертания и опять-таки - на нижней полке...
- У вас тоже... - усмехнулся он.
- Что - "тоже"?
Рытин в шутливой форме пересказал о самоуправстве попутчика...
- но ведь вы - дама, вам просто обязаны уступить. Или вы отказались?
- Ему так удобнее.
- Муж? - по сухости тона определил Рытин.
- Брат.
Усталость собеседницы явно имела какую-то связь с родственником. Рытин почувствовал бесперспективность направления и мысленно пожав плечами, заговорил о погоде. Дорожные разговоры порой действуют лучше лекарства. Собеседница оживала с каждым километром. Звали ее Жанна и слушать она умела как никто из прежних попутчиц Рытина. Он же словно нагуливал сон - поговорить Рытин любил и положительные эмоции собирал без остатка при любом удобном случае.
"...меня зовут Сережа. Да, погода не жалует. Ранние холода... Какие курорты. Вырвался, благо имелись отгулы. Еду к родственникам (к будущим в уме поправился Рытин). Второй год отрабатываю на заводе. Почему "отрабатываю"? Молодой специалист. Отслужил, доучился и вот... Забрали со второго курса. Где? В основном на аэродроме..."
При этих словах Жанна будто слегка отстранилась. Не придав этому значения, Рытин, чуть посуровев, принялся излагать историю, с которой не раз обильно стриг купоны, при случае пред'являя письменную благодарность командования, которая, впрочем, иногда устно превращалось в медаль.
И привычно увлекшись, чаще косился на свое отражение; жестко водя челюстью, добавляя хрипловатый басок перешел понемногу на простецкие выражения, более вкусные и жгущие при таких страстях вернее спирта, и уж совсем втянувшись в канву, сделал вид, что позабыл о собеседнице, словно жил опять в тех мгновениях - всамделишних, заговоренных до дыр; снова расстегивал ремни и волочил бездыханное тело гвардии майора Потапчука бегом, самолично (царствие небесное разгильдяю Манько) - прочь от яростного костра, не ведая, что мгновение спустя его, подшибленного осколком, накроет шквал огня и керосина...
Лишь доведя рассказ до печального вздоха (схоронив еще десяток спасателей) Рытин повернулся к Жанне.
Поезд стоял в чистом поле, а девушка плакала - нет, не жалобливыми ручьями, а хрупким обещанием слез - готовых сорваться дрожащим блеском...
Рытин почувствовал себя босиком на скользкой проволоке...
- Извините, - уже другим, севшим голосом попросил он. - Как ваша фамилия?
Проволока оборвалась, потому что ответ сразу обвалил на него труп отредактированного Манько, мифическую медаль, ставшую вдруг размером с канализационный люк, его ужимки и что самое страшное, неудобное, как мышь за пазухой, как горящая шапка, как пушок на...
Костяная фигурка, прикованная к связке ключей, зашевелилась и, царапаясь, поползла по животу его пиджака - норовя высунуться, прокричать Жанне что Рытин - пусть и спаситель, но случайный, а на самом деле вор...
Рытин испуганно сгреб карман пятерней. Чертенок и не думал шевелиться. Шевелилось нечто другое - окатывающее Рытина жаркой краской и увесистой дробью в висках...