Три минуты молчания

Я пошел обратно в комнату, лежал там без света. А когда перевернулся на спину, луна светила в окно, а на полу снег серебрился и чернели переплеты от рамы. Соседи как будто вернулись, посапывают на койках, это значит - за полночь, в "Арктику" я опоздал, проспал все на свете! Но кто-то, я слышу, идет - по длинному-длинному коридору, и отчего-то мне известно: это она ко мне идет. Мне страшно делается - нельзя же ей сюда. Они же проснутся, шуток потом таких не оберешься... И вдруг слышу -шарк, шарк, - громадный кто-то, пятиметровый, волочит свои подошвы. И ржет по-страшному. Она от него кинулась по коридору, а за нею - с топотом, ржанием, с жуткой матерщиной, кошмарные какие-то нелюди, жеребцы, их убивать надо! Она закричала, побежала быстрее, но от них не убежишь, догнали, топчут сапожищами. И я хочу крикнуть ребят на помощь, один же я не спасу ее, и - не могу крикнуть, меня самого завалили чем-то душным. А там ее добивают, затаптывают, и регот несется конский, и вопли, как будто динамик хрипит на всю гавань: "Ее больше нету!.. Есть еще!.. А вот теперь нету!.." Я забился, отодрал голову от подушки...

Господи, это старуха-уборщица шастала метлой под тум-очками, табуретки ставила на койки ножками кверху. Она мне и удружила, простыню завернула на лицо.

- Нету! - кричит. - Нету меня тут больше - жеребцов обихаживать!

- Чего шумишь, нянечка?

Подскочила ко мне с метлой наперевес.

- Проснулся, сынок! А банки с-под сайры - это дело под тумбочки шибать! Окурки, обгрызки... Плевательницы нету? Коменданту сказала! Пускай, скажу, вас всех в умывалку переселяют. Там себе живите, там себе гадьте, а меня нету!

- Это ты неплохо придумала. Все равно, мы тут временные.

- А! Временные! Ну, так и я тоже временная... Закурить не найдется?

Я ей дал "беломорину".

- Все! - говорит. - Ушла я на фиг!

И вправду ушла. А я полежал еще, сердце у меня жутко как колотилось. Совсем я стал никуда, а ведь двадцати шести еще не стукнуло парню. Но и то спасибо, разбудила к полвосьмому.

Автобуса я не стал дожидаться - сомлеешь в толчее, и завезут к чертям на рога, куда-нибудь в Росту*, - пошел своим ходом, чтоб совсем развеяло. А возле "Арктики" уже полно было страждущих, и табличка висела: "Мест свободных нет". Но меня-то гардеробщик углядел сразу:

- Проходи, вот этот, в курточке. У него столик заказан.

* Северная окраина Мурманска.

Большой он был спец, даром что однорукий. Кого не надо - не пустит, нюхом определит - при деньгах ты сегодня или же на арапа рассчитываешь. И вот тоже талант у человека - никаких вам номерочков, всех так помнил -кто в чем пришел. Выходишь - пожалте вам пальтишко, и не чье-нибудь, а ваше.

- Ко мне, - говорю ему, - особа должна подойти. Вы меня с нею видели. Каштановая. Любит зеленую покраску.

Вспомнил, кивнул. Я ему подал трешку, он ее смахнул в кармашек, снял с меня шапку, отстегнул капюшон.

- С обновочкой вас! - вот и насчет курточки усек, а спроси его, как меня зовут, ушами захлопает.

В зале уже надышано было, накурено, хоть топор вешай. На эстраде четыре чудака старались: скрипка, два саксофона и баян, - снабжали музыкой. Но не качественной, а так себе, "Во поле березынька стояла". Бичи мои сидели в углу, держали сдвоенный столик, как долговременную огневую точку, - хоть потертые, но прикостюмленные, Вовчик даже галстук надел. С ними - Вовчикова Лидка трехручьевская и Клавка. Ну, Лидка, скажу вам, очень была не подарок жилистая и злющая, видать, или просто нервная: все щипала свой перманент и глазки на лоб заводила. А Клавка - та королевой сидела, кофта на ней широкая, голубая, с перламутровыми пуговками, в ушах золотые сережки покачивались, и вся-то она розовая была, вся лоснилась и платочком обмахивалась сложенным, вместо веера.

Бичи мне замахали, и я уже было двинулся к ним, когда вдруг увидел "деда"*.

*"Дед" - старший механик на судне.

"Дед" сидел один за столиком, и, верно, давно уже сидел, китель был расстегнут на три пуговки. Рядом еще стоял стул, но прислоненный, - "дед", верно, ждал кого или не хотел, чтоб подсаживались. Заметно он сдал за то время, что мы не виделись, морщины глубже прорезались и мешочки обозначились под глазами. Но плечи еще были прежние, в порядке плечики, только обвисли немного.

"Дед" меня тоже увидел и не сказал мне ни "здравствуй", ни "салют", а выволок стул и улыбнулся.

- Присаживайся, Алексеич. Откуда такой красивый?

Так он меня звал - Алексеичем, как будто я был старпом или хотя бы третий штурман. Тут же и официантка подскочила, как по вызову для начальства.

- Маленькая, - сказал ей "дед", - нам повторить бы - грамм триста. А чтоб совсем хорошо - четыреста. И один прибор Алексеичу. А заказывать он еще не научился, я сам закажу, мне же и запишешь.

Меню он поднес почти к глазам и стал шарить пальцем.

- "Дед"... Понимаешь, я тут с компанией.

Я ему показал на бичей, "Дед" на них поглядел сурово и покривился.

- Это они тебе компания?

Официантка тоже покривилась. Я засмеялся - отчего-то всегда бичей узнают, хотя и прикостюмленных.

- Затралил ненароком, пришлось пригласить.

- Выхода, значит, нет никакого? Ну, закажи им там, только не очень, не очень шикуй, и приходи сюда. Мы ведь с тобой полгода не виделись.

- Больше, "дед". Восемь месяцев.

Я сходил к бичам - сказать, чтоб заказывали себе чего хотят, а счет бы прислали. И чтоб держали два места, как договаривались. Клавке это не понравилось, но плевать мне было, она с Аскольдом пришла, вот пусть и будет весь вечер Аскольдова.

Когда я вернулся к "деду", официантка ему принесла коньяк в графинчике, и "дед" его сразу разлил по фужерам.

- Начнем - за твой приход, Алексеич. Ты когда пришел?

- Восьмого дня.

Я тут же язык прикусил: как же так вышло, что я с ним не повидался?

- А я вот завтра отчаливаю. Ну, ты не красней, меня обнаружить трудненько было. Полмесяца, с утра до ночи, на Абрам-мысу пропадал. В плавдоке стояли.

- Почему в доке, "дед"?

- Заплату пришивали на корпусе. Вот за нее тоже. Он первый отпил, понюхал ладонь и зарычал. А мне протянул на вилке лимончик.

- Ты на каком теперь, "дед"?

- Восемьсот пятнадцатый, "Скакун".

Когда-то мы вместе плавали на "Орфее", потом "дед" прихворнул, а я с кепом поругался, - не помню уже, на какую тему, - и разошлись мы на разные пароходы*.