Страница 30 из 111
Дрифтер в большое удовольствие пришел. Теперь уж он, конечно, Шуркин был, предан ему до гроба.
- Двадцать восемь! - считал громогласно. - Двадцать девять!.. Ты смотри, как бьются!
Посмотреть там было на что. С пятого щелчка у Сереги обе ноздри горели, с восьмого - пламя кверху поползло, к бровям. Все он вытерпел, мученик, только скулы пожестче выступили и глаз пошел блеском. - И быстренько стал он сдавать по новой.
- Не торопись, - сказал ему Шурка ласково. - Дай, чтоб остыло.
- Топчи его! - дрифтер орал. - Топчи лежачего!
Шурка, небрежно так, разбирал карты.
- Ну вот, ну что тут с тобой кота тянуть, козырей же навалом, готовь рубильник заранее.
- Играй! - сказал Серега. - Козырей!
Шурка подождал еще, пока он получше озвереет. Везло же ему, красавцу, и в картах везло, и в любви.
На шум принесло к нам боцмана. Наш кубрик, наверное, самый веселый, никак его не минуешь. С толстенной книгой пришел, пальцем заложенной.
- Так! - вздохнул. - Ну что с вами делать, безнадежные вы мужики. Силком вас книжки заставлять читать?
- Начитались уже, - ответил Серега. - Надо отдых дать извилинам.
- Если б они были у тебя!
- Были, - Серега сказал, - да я их всякой мурой забил. Все одно и то же пишут. Какие все хорошие. Как им всем хорошо.
- Для тебя же, дурака, и стараются. Чтоб ты цель имел в жизни. Было бы тебе, понимаешь, на что равняться. Стремиться к чему.
- К правде, боцман, - сказал Димка. - Токмо к ней единой.
Боцман повернулся к нему.
- Закройся! Правда - ее, знаешь, не всем и говорить можно.
- Да-а? Это что-то новенькое.
- Такому вот скажи - он и будет сидеть в грязи по макушку. Скажет, что так и нужно.
- Товарищ боцман, вы большой ученый!
Боцман посопел и сказал:
- Подмети в кубрике. Чтоб ни одного окурка.
- А кто уборщик? Расписания же нету.
- Вот с тебя и начнется.
Димка сказал, усмехаясь:
- Кроме того, боцман, ты еще, оказывается, волюнтарист.
- Возьми веник, салага. Сказали тебе.
- Есть!
- То-то вот. Безнадежные вы мужики!
Димка, когда он ушел, опять полез в койку. Все же освоился, салага.
Я лежал, слушал, как вода шипит за переборкой, почти у меня над ухом. Меня слегка укачивало от хода, и я летел куда-то, над страшной студеной глубиной, только мне было тепло и сухо. И я было заснул, но они заговорили снова.
Восьмым у нас в кубрике Ванька Обод жил. Я вам еще про него не рассказывал. Да я его и не замечал особенно. Весь он - из сапог и шапки, а под шапкой едва его личико разглядишь - наморщенное. И всегда он помалкивал и хмурился, а в кубрике сразу же заваливался в койку, только сапоги свешивались через бортик. Вот он полеживал, этот Ванька Обод, покачивал сапожищем, а тут вдруг заговорил:
- Чтоб цель имел! Я ее вот лично имею. Мне цыганка посулила: "Ты, золотой, в казенном доме умрешь, тридцати семи годков". Так мне чего беспокоиться?
Шурка привстал с картами, но так, наверное, и не разглядел его, за голенищем с раструбом.
- Ванька, ты там чего?
- А ничего. Чего! Чего!
- Какая у тебя цель?
- Бабу свою пришить. Как раз время. Я знаю, с кем она там сейчас. А я, дурак, аттестат ей открыл.
- Ну, Ванька, - сказал Шурка, усмехаясь, - ты за морями видишь.
- Ага. За синими и за зелеными. Сам пользовался. Я с одной, примужней, роман в Нагорном имел. Так мы на его аттестат так славно время проводили. Он вторым штурманом ходил. Что ты! Всю дорогу хмельные были. Вот стервь!
- Приятно вспомнить?
- А нет, скажешь? Потом она его на причале встретила: "Ах, Витенька, я без тебя не жила, а прямо таяла". Вот именно таяла. Ну, я приду - ох, если застану! Топориком это дело пресеку...
- Эту, - спросил Шурка, - с которой роман имел?
- Зачем? Свою.
- Да как же застанешь? Она у диспетчера справится, когда у тебя приход.
Ванька там призадумался. Нам не понять было, травит он или всерьез. Потом опять донеслось из-за голенища:
- А вот и не узнает. Я на всю экспедицию не задержусь, спишусь на первой базе. Или на второй. У меня врачиха есть знакомая. Душевная баба, Софья Давыдовна. Глупая, сил нет. Бюллетень мне выписывала за первый свист: "Радикулит у меня, говорю, наследственный". Она и проверять не стала. "Правильно, голубчик, отдохни, надо разумно к своему здоровью относиться". А топор у меня в сенях лежит. С топором и войду.
- Постой, - сказал Шурка, - а если она одна будет? Ванька опять призадумался. Но ненадолго. Одна - значит, не вышло. Да не может быть, чтобы одна. Бабе одной скучно.
Алик вдруг подал голос:
- Почему же "не может быть"? А если она тебя любит?
- А я что сказал? - спросил Ванька. - Не любит?
- Ну, значит, ждет...
Голенище затряслось - от Ванькиного смеха. Тряслось оно долго, Ванька смеялся с чистым сердцем, хотя голос у него надтреснутый был и хриплый. Потом он сел в койке, и шапка на нем затряслась, уши так и прыгали, он часто и шапку не снимал, когда заваливался в койку. Потом Ванька спросил:
- Ты что, маленький? Или мешком шлепнутый? Не знаешь, кого бабы любят? Они мужика любят, который рядом, понял? А когда его нету, они другого любят. Он теперь с ней рядом. Эх, салага! Ты с бабами спал или с мамкиной подушкой?
- И никаких исключений? - спросил Димка. С еле заметной своей усмешкой.
Ванька опять завалился в койку.
- Исключений! Мне кореш про нее написал, еще в прошлом плавании. Верный кореш, не соврет. Он ее с этим хмырем видал, как они на пару из магазина выходили. А магазин какой, знаешь?
- Нет, - сказал Димка. - Какой же магазин?
- Галантерейный. Духи продают. И чулки. И эти... бюстгалтеры. Так что он теперь ее лапает, как врага народа.
Васька Буров бросил читать свой талмуд, заворочался.
- Бичи, кончайте вы свою дурь. Я с тоски не засну.
- А ты, давай, - сказал ему дрифтер, - включайся в беседу. Это не дурь, Вася, а семейная проблема.
- А я уж их все порешал давно. А до ваших мне дела нету.
- Да ты с нами-то поделись. Как они решаются.
- Так и решаются. Потрохов народи и радуйся.
Дрифтер даже подпрыгнул на лавке.
- Вот те на! Радуйся. Да у меня их четверо. Хоть в сенях спи.
Шурка с Серегой зареготали.
- Вот и хорошо, - сказал Васька. - Теперь твою бабу никто и не соблазнит. А соблазнят - тоже горя мало. Главное - потрохи. У тебя они пацаны, что ли?