Страница 3 из 111
Прихлопнули меня по плечам, и нет их, растаяли. А я стою и жду. А потом думаю: лопух я, вот уж действительно! Доверился бичам, чтоб они мне барахло сватали. Ведь они четвертак еще за комиссию попросят, у них такой прейскурант, за прекрасные глаза ничего не делается. А нужна мне ихняя комиссия! Что я, сам бы не мог торгаша этого повстречать? К тому же, на моих золотых, смотрю, уже два пробило, вот-вот стемнеет.
И снялся я с места, пошел по причалам, под кранами, вдоль пакгаузов. Потом увидел - ни к чему все это. Да и туман. Хороший я себе денек выбрал для прощания! Но ведь его не выбираешь, проснешься как-нибудь утром - или сегодня, или никогда! А почему именно сегодня, не надо и спрашивать. Как спросишь - так и раздумаешь.
И все-то я знал в Рыбном порту, любую дорогу отыскал бы с завязанными глазами - только по запаху, по звуку. Вот я слышу: соленой рыбой уже не пахнет, а пахнет мороженым свежьем, аммиаком, - это я на десятом причале, возле рефрижератора. Дальше - мочеными досками запахло, ручники стучат по железу, шофера матерятся, - тарные склады, двенадцатый причал, здесь контейнеры набивают порожними бочками. Еще дальше - нефтяной дурман, и насосы почмокивают, - там уже тринадцатый, там топливо берут и воду.
Если бы я еще лет пять проплавал, я бы и не это знал - чьи там гудки перекликаются, чья сирена попискивает - водолазов зовет или сварщика, и как этого диспетчера зовут, который в динамик хрипит на всю гавань:
- "Чеканщик"! Включите радио, "Чеканщик"!.. Буксир "Настойчивый"! Переведите плавбазу "Сорок Октябрей" на двадцать шестой причал...
Но я, пожалуй, и так слишком долго плавал. Хватило бы мне и года. И ничего бы я такого не переживал. Уехал бы и как-нибудь прожил без моря. А может быть, и не прожил бы, - человек же про себя ничего не знает.
У Центральной проходной я оглянулся напоследок и ничего не увидел. Туман загустел - кажется, руку протянешь и пальцев своих не разглядишь.
Однако бичи меня разглядели. Совсем, бедняги, задохлись, но догнали у проходной. И с ними торгаш, с чемоданчиком. А я и забыл про них.
- Что же ты подводишь? - Аскольд кричит. - Мы к тебе со всем доверием, а ты и закосил. Как это понять, Сеня?
Торгаш меня сразу глазами смерил.
- Этот, что ли? Напялим.
Он в порядке был морячок - ладненький, резвый, шуба-канадка на нем с шалевым воротником, мичманка на месте, козырек на два пальца от брови. Это мы, сельдяные, все больше в пальтишках, в телогрейках. А торгаши себя уважают.
Мы отошли шага на два, за щиты с газетами, и тут он вытащил свою курточку.
Какая это была курточка! Просто явление природы, и более того. Поперек груди - белые швы зигзагами, подкладка - сиреневая, скрипучая, карманы внутри на "молниях", и по бокам еще два косых, белым мехом отороченных, и капюшон на меху, а от него до пояса "молния", а в плечах погончики вшитые с "крабом", без всяких там якорей, якоря - это старо, и рукава тоже мехом оторочены. А насчет цвета и говорить не будем - как штормовая волна баллах при восьми и когда еще солнце светит сквозь тучи...
- Сдохнуть можно, - пучеглазый чуть не навзрыд. -Эх, ты, мой куртярик!
- Ладно, ты, - Вовчик ему сурово. - Не куртярик, а прямо-таки куртенчик. Ты только руками не лапай, твоим он не родился.
- Ну как? - торгаш говорит. - Тот самый случай?
Мне бы спросить, почем твое сокровище, но так же не делается, так только вахлаки на базаре торгуются, надо сперва намерить. Я скинул пальто, дал его Аскольду подержать, а пиджак взял Вовчик. Курточка мне и вправду оказалась "в самый раз", ну чуть свободна в плечах. Но это ведь не на год покупается, я же еще раздамся.
Они меня застегнули, прихлопали, поворотили на все стороны света, торгаш с меня шапку снял и свою мичманку мне надел, как полагается. Потом открыл чемоданчик - там у него в крышку вделано зеркальце.
- Не торопись, - говорит, - посмотрись подольше. Надо же знать, какое действие производишь. Акула увидит -в обморок упадет.
Вид был действительно - как у норвежского шкипера. Только скулы бы чуть покосее. Рот бы чуть пошире. Глаза бы - не зеленые, а серые. И волосы без этой дурацкой рыжины. Но ничего не поделаешь.
- Сколько? - спрашиваю.
- Ну, если нравится, то полторы.
- Как "полторы"? Ты же сотню просил.
- За такую курточку, родной, не просят. За нее сами дают и говорят спасибо. Кто тебе сказал - сотню? Бичи, конечно, уже по сторонам загляделись.
- А больше, - говорю, - она не стоит. Торгаш моментально мичманку с меня стащил и куртку расстегивает.
- Будь здоров, - говорит. - Привет капитану!
- Постой. - Я уже понял, что так просто мне с нею не расстаться. Сколько, если для конца?
- Вот для конца как раз полторы. Для начала две хотел, но засовестился. Вижу - идет тебе.
Я потянулся было за пиджаком, а Вовчик уже, смотрю, вынул всю пачку, развернул платок и сам отмусоливает пятнадцать красненьких. Торгаш их перещупал, сложил картинка к картинке, последнюю - поперек, как в сберкассе, и нету их, сунул за пазуху. Аскольд тем временем надрал газет со щита, завернул мне пиджак.
- Ну, сделались? - торгаш говорит. - Носи на здоровье.
- Что ты! - Аскольд ему улыбается и берет под локоть. - Не-ет, говорит, - это мы еще не сделались. Не знаешь ты нашего Сеню. А он у нас добрый человек. Правда же, Сеня?
Откуда ему, пучеглазому, знать, добрый я или злой? Первый раз человека видит. Добрый - значит, всю капеллу теперь захмели. А торгаш и так на мне руки нагрел, с ихней же помощью.
- Конечно, - говорю, - добрей меня нету.
- А замечаешь, Сеня? - все пучеглазый не унимается. - Мы с тебя за комиссию ничего не берем. А вообще - берут. Замечаешь?
Да, думаю, тяжелый случай. Ну, что поделаешь, раз уж я в эту авантюру влез.
- Гроши-то спрячь, - Вовчик напомнил. - Раскидаешься.
Я взял у него пачку, уже завернутую, и булавкой заколотую, и так это небрежно затиснул в курточку, в потайной карман. Как она, эта пачка, не задымилась от ихних глаз? Любим же мы на чужие деньги смотреть!
2
И мы, значит, с ходу взошли в столовую - тут же, у Центральной проходной, и сели в хорошем уголке, возле фикуса. А над нами как раз это самое: "Приносить - распивать запрещается".
- Это ничего, - говорит Вовчик. - Это для неграмотных.