Страница 106 из 111
- А ты, вожаковый, куда подашься?
- Не знаю - еще не решил. Пока в Орел съезжу, к мамане. А там присмотрюсь. Я все же на фрезеровщика когда-то учился.
Шурка обрадовался:
- Точно, земеля! На пару в Орел рванем, наши же места. На одном заводе объякоримся и повело - вкалывать! Салаги, салаги пускай поплавают.
Ну вот, мы каждый себе союзника нашли и радуемся. И мне как-то и вспомнить лень, что я вчера только был у "маркони" и видел все их радиограммы - Шуркину, кандееву, "юноши". Пишут в управление флота, просят продлить им соглашение еще на год. А я зачем к "маркони" ходил? С такой же самой радиограммой. Потому что еще за день до этого вызывал нас по одному Жора-штурман, который списки составляет на новый рейс. Меня тоже позвал, спросил, глядя в сторону:
- Команду набирают на новый траулер типа "Океан". В Баренцево под треску. На двадцать дней. Ты как? Пойдешь?
- Жора, - я напомнил, - мне же под суд идти.
- Ты озверел? Спишут нам эти сети. Это ты до сих пор не жил, страхом мучился? Спросил бы... Только статью подберут, по какой списать. В счет международной солидарности, что ли. Советская власть - она ж добрая, чего хочешь спишет.
- Граков постарался?
- Ну, и он тоже...
- Спасибо ему. Хороший человек.
- Ты тоже ничего, - говорит Жора. - И как ты только на свободе ходишь? Ты же верный кандидат в тюрягу. Она же по тебе горькими слезами плачет! Ты хоть контролируй свои поступки.
- Стараюсь.
- Ни хрена ты не стараешься!
Я не в обиде на Жору, что он мне тогда посоветовал вожак порубить. Да он и не советовал, если помните. А намек еще нужно до дела довести. И его тоже можно понять, Жору: кепа бы за эти сети и разжаловали и судили, а меня бы только судили, разжаловать же меня некуда. К тому же вон как все обошлось.
Я спросил у Жоры:
- А ты пойдешь?
- Да не решил еще. Отдохнуть хочется, после всех волнений.
Но себя он в список вторым поставил. А первым - "маркони". Потому что "маркони" все равно себя первым поставит, когда список будет передавать на порт.
Сам же "маркони" мне так сказал:
- Я тут учебник подзубриваю, на шофера. В общем-то, невелика премудрость. Ну, правила тяжело запомнить, черт ногу сломит. Но у меня же в ГАИ кореш, выставлю ему банку, сделает мне правишки. Как думаешь?
А я думаю: кто же мы такие? Дети... Больше никто.
8
В порт пришли мы под утро.
"Молодой" нас долго тащил - мимо створных огней, мимо плавдоков, где звякало, визжало, шипела электросварка, мимо сопок, где ни один огонек еще не светился, мимо "Арктики", еще пустоглазой, а в середине гавани он к нам перешвартовался бортом и стал заталкивать в ковш.
Мы уже все стояли на палубе, в последний раз кандеем накормленные, одетые в береговое, только мне пришлось телогрейку у боцмана просить.
Я бы порассказал вам, как это обычно бывает - как траулер вползает в ковш и упирается в причал носом, а второй штурман стоит уже наготове с чемоданчиком и с ходу перепрыгивает на пирс и летит что духу есть в контору - за авансом. А мы пока разворачиваемся и швартуемся уже по-настоящему, крепим все концы - прижимные, продольные, шпринговые - и только лишь заканчиваем это дело, он уже чешет обратно на всех парах и кричит: "Есть!" И мы набиваемся в салон, дышим друг другу в затылки, а он распечатывает пачки на столе, ставит галочки в ведомости и - пожалте "сумму прописью", кто сколько заказывал: двести, триста. Потом уже грузчики-берегаши выгрузят нашу рыбу, и нам ее за весь рейс посчитают, и контора выдаст полный расчет. А женщины уже ждут нас толпою на пирсе, чтобы сразу же развести по домам хватит, наплавались капеллой!
Но в этот раз все по-другому вышло. Ну, если уж повело наискось, так до последней швартовки. Мы посмотрели - и не узнали родного причала. Пусто, некому даже конец принять. Потом явился некто - дробненький, в капелюхе с ушами, как у легавой, - и мрачно нам сказал:
- Это чего это вы левым бортом швартуетесь? Вам диспетчер правым велел стать, радио не слышали? - И скинул нам гашу с тумбы.
- Милый человек, - кеп ему говорит, - у нас же хода нет, мы же с буксиром сутки будем в ковше разворачиваться.
- А мое дело маленькое. Сказано - правым. Хотите на рейде позагорать, так я вам это устрою.
Боцман взял да и накинул ему гашу на плечи. Тот чего-то затявкал, но мы уже не слушали, перепрыгивали на пирс.
Мы пошли по причалу - не спеша, разминая ноги, и так звонко снежок скрипел, никогда он на палубе так не скрипит. И вдруг увидели женщин - со всех ног они к нам бежали, с плачами, с охами:
- Васенька, Сереженька, Кеша, а нам-то восьмой причал сказали. А мы, дуры, там стоим, ждем. А чтоб ему, этому диспетчеру...
И пошло, поехало. Они, моряцкие жены, тоже умеют слова выбирать.
Ваське Бурову жена обеих дочек привела - платками замотанные, одни глазенки видны заспанные. Не посовестилась она их в такую темень будить. Или сами напросились: не каждый же день папка из рейса приходит и не в каждом же рейсе он тонет. Васька даже прослезился, когда увидел своих пацанок. Расчмокал их в носы, лобики пощупал.
- Горяченькие чего-то.
- Ты что! - Жена кинулась отнимать. - Да где же "горяченькие", сдурел совсем. У кого еще такие здоровенькие!
Васька их сгреб под мышки, одну и другую, и так понес. Потом на плечи пересадил.
- Да отпусти ты их, старый дурак! - жена ему кричит. - Они ж уже взрослые, сами небось дойдут.
- Не отпущу! Так до дому и донесу. Какие они взрослые, ну какие взрослые, пускай подольше на папке поездят, махонькие...
Она и улыбалась, и слезы утирала платком. Поворачивала к нам ко всем востренькое личико, виноватое какое-то, будто она оправдывалась за Ваську: "Видите, каково мне с ним".
Зато у Ваньки Обода жена оказалась - чуть не на голову его выше. И разодетая - в сапожках, в шубке из серого каракуля, в кубанке с алым верхом. И из-под кубанки глаз цыганский косит, кудри взбитые вьются, румянец пышет. Этакое богатство, конечно, без топора не убережешь.
- Ах ты чучело мое! - ударила Ваньку по плечу. - Фокусы устраиваешь? Я тебя с плавбазой встречаю, а ты мне - сюрприз. - Затискала, затормошила его и сама же хохотала, как от щекотки.
Ванька совсем потерялся:
- Клара, ну мы ж не одни, ты б хоть познакомилась раньше.