Страница 28 из 34
Он стал разыскивать лодочника и нашел его спящим на пороге своей сторожки, хотя ночь была очень свежа. Старик не испугался ночного пришельца, только закряхтел с досады и пошел отвязывать лодку. Старик сел на весла, а Пронякин, увязая в зыбком песке, оттолкнул ее от берега.
- К невесте торопишься? - спросил старик. Он знал всех парней в округе, незнакомый солдат мог ехать только к невесте. - Это чья же она?
- Болдыревых знаете?
- Наташка? Ну как же. Вовремя прибежал.
- Почему это "вовремя"? Он почуял усмешку, хотя глядел не в лицо старику, а в воду, рассекаемую блестящим веслом.
- Потому, за другого, видно, собралась. Не надеялась, что ли, тебя дождаться.
- Это за кого же? - спросил он небрежно.
- А кто его знает. За Леньку, что ли, Рябова.
- Чепуха, отец. - Он и вправду успокоился. - Леньку она еще сопливым помнит, а видов никогда на него не имела. Мне она верная.
- А я разве чего говорю? - сказал старик. - Разве же я говорю, тебе не верная?
Они плыли, плыли, а потом старик опять спросил:
- Только, может, она и Леньке верная? Обчая, значит...
Лодка ткнулась в берег, и Пронякин выпрыгнул с мешком.
- Толкни-ка, - попросил старик.
Пронякин оттолкнул его лодку, как наваждение.
- Чепуха это все, отец, - повторил он с облегчением.
- Вертаться надумаешь, ори громче, - сказал старик. - Я дослышу.
И растаял в тумане, только волны докатывались и плескались о берег, да скрежетали ржавые уключины.
Пронякин пришел в деревню к рассвету. Сонные собаки пробовали на нем сырые голоса. Возле знакомого дома он увидал одиноко слонявшуюся фигуру и, подойдя, узнал Леньку. Он вспомнил, как говорили, что он отбил у Леньки подружку с детства.
- Ты чего здесь? - спросил Пронякин. Ленька смутился. Он был щупл и высок, на голову выше Пронякина.
- Здорово, солдат.
- Я спрашиваю, чего здесь околачиваешься?
- Да вот Наташку дожидаю, вместе в бригаду сговорились пойти.
- Никуда она не пойдет сегодня. Жених к ней приехал.
- Да ну, это не ты ли?
- Вот я и есть. Понял? Ну и привет.
Ленька вдруг озверел и сунулся было с кулаками. Но он был все-таки слаб, в армию его почему-то не брали, и Пронякин двумя ударами прогнал его от дома. Ленька отбежал и крикнул ему, срываясь на плач, размазывая по губам кровь:
- Сволочь ты, понял? Я уж год как гуляю с ней, а ты чего сюда явился, тебя тут ждали?
- Вали отсюда! - сказал Пронякин. - Ославил девку на всю деревню, звонарь.
Потом он присел на завалинке - покурить и успокоиться, но вдруг отворилась дверь, и Наташка вышла на крыльцо.
- Пошли в дом, вояка, - сказала она, сдерживая смех.
Она была в пальто, накинутом на голубую трикотажную сорочку, и Пронякина сразу покинули укоры совести из-за того, что он бил слабого Леньку. Она пошла в дом, он догнал ее и обнял за плечи.
- Что он тебе говорил? - спросила она, улыбаясь ему через плечо.
- Чепуху мелет. Звонарь он, больше никто.
- Не скажешь мне?
Он замотал головой и наконец поцеловался с нею в темных сенях.
-- Намекивал он тебе, что я, мол, гуляла с ним? - спросила она опять.
- Да я уж и думать бросил. Ну, а если б чего и было...
- Ты что? - сказала она, отодвигаясь. - Ты думаешь, я такая?
- Иди давай. - Он подтолкнул ее в комнату и пошел здороваться с ее матерью, которая уже
поднялась ему навстречу, благостная и строгая.
- Слыхали, - сказала Наташка, - чего ваш Ленька про меня распускает?..
- Язык бы ему оторвать, этому Леньке, - перебила старуха. - Вишь ли, обидно ему, что за нашей Наташкой бегают, инспектор тут из райфо одно время сватался, а после инженер с поселка, ну вот и мелет почем зря, отваживает.
- Помыться бы мне с дороги, - сказал Пронякин.
Все-таки он немножко иначе представлял себе свое возвращение.
Конечно, в тот день Наташка никуда не пошла, а он, сняв гимнастерку, обошел с ее матерью сад и двор, пришил оторвавшуюся доску на сарае и починил засов на воротах. Он никогда не жил в деревне, но ему приятно вдруг стало чувствовать себя хозяином всего, что он видит.
Он знал, что колхоз у них не ахти какой и вряд ли мог поправиться за два года, да и хозяйство, которое Наташка приносила с собой в приданое, было не ахти какое, но он был с головой и профессией, которая нужна повсюду, а в особенности когда не хватает мужиков, и начинал не на голом месте.
- До свадьбы у нас останешься? - спросила Наташкина мать, поджимая тонкие губы. Она говорила о свадьбе, как о деле решенном.
- Останусь, ежели не прогоните.
- Чего же прогонять-то. Ежели все по-честному у вас...
Весь день они с Наташкой не могли наглядеться друг на друга и беспричинно смеялись, а ночью, когда ему постелили в горнице, он от этого смеха не мог уснуть и ворочался на скрипучем топчане. Он насилу дождался, пока старуха перестала кряхтеть, и пошел к Наташке, в ее комнату. Она ждала его и ничуть не удивилась.
Они были молоды и не очень щадили друг друга и для начала старательно искровавили поцелуями губы. Но, должно быть, он не так понял ее, потому что когда он совсем захмелел, она внезапно успокоилась и крепко уперлась ладонями в его грудь. И он услышал, как в полусне, ее наставительный шепот:
- Нет уж, Витенька, это уж когда запишемся, а так я не дамся, ты не думай, не такая...
- Что ты? - спросил он. - Я же насовсем пришел.
- Все вы насовсем приходите. А после насовсем уходите. И так бывает, Витенька.
В темноте ее лицо казалось старушечьим. Наверное, когда она и в самом деле состарится, она будет такая же благостная и строгая и научится так же поджимать тонкие губы. Что-то в нем оборвалось, чего уже нельзя было связать, как бы он ни старался, потому что слишком мешали этому старик на перевозе и Ленька. Но больше всех она сама, которая все испортила. Он встал и пошел к себе, наталкиваясь на стулья и мало уже заботясь, услышит ли его старуха. Наташка робко вскрикнула, как бы пытаясь вернуть его, но матери, если б она проснулась, показалось бы, что дочка просто вскрикнула во сне.
Он посидел в темноте, потом оделся, собрал свой мешок и вышел в лунную ночь. Никто не удерживал его. Потом, когда он уже был на улице, за спиною взвизгнула дверь и Наташка крикнула ему с крыльца: