Большая руда

- Н-да, - сказал Федька. - Курорт. - К этому слову от относился неприязненно. - Не угадали, значит.

- А это можете выкинуть.

- Выкинем, само собой, - пообещал Федька и спрятал четвертинку в карман.

Гена Выхристюк мягко увлек сестру и притворил дверь.

- Строга стала Нинка-то, - сказал Федька и вздохнул. - Вот так и загубят человека до гробовой доски.

Мацуев придвинулся к Пронякину, и тот увидел вблизи морщинистую темную кожу у него под глазами и табачную седину на висках.

Мацуев смотрел на него откровенно горестным взглядом, покачивая головой, Меняйло - сурово и с мучительным напряжением. Федька пробовал ободряюще улыбнуться. "Должно быть, плохи мои дела", - подумал Пронякин.

- Ладно, хлопцы, - сказал он, когда молчание затянулось. - Вы уж идите... Да нет, не подумайте чего. Просто, плохо мне...

Они поднялись и мяли кепки в руках.

- Знаешь, Виктор, - сказал Меняйло угрюмо и виновато, не глядя на него, - ты все же зуб на нас не имей.

Пронякин усмехнулся одной половинкой губы.

- Имел бы, да вышибло. Теперь не имею.

- А завтра опять навестим, - пообещал, выходя, Мацуев. - Ты уж не сомневайся.

Антон остался. Он постоял над кроватью и осторожно потрогал забинтованную руку Пронякина.

- Как же ты так, Витя?

- Ну что ж, Антоша, дерьмовый я, значит, шофер...

- Ты этого не смей говорить, - строго приказал Антон. - И думать даже не смей. Ты, как бог, шел. Всю дорогу - как бог! Только под конец повернул резко. И не послушался, чудак, я же кричал тебе: "Соскребывай". Ты не слышал, наверно?

- Слышал... Что это у тебя ... с руками?

- Поободрал маленько. Очень ты крепко в кабинке застрял.

Пронякин вздохнул и потянулся головой назад, скрипнув зубами.

- Ты поправься, Витя, - попросил Антон. - Обязательно, слышишь, поправься. Мы ж еще погулять с тобой должны. - Он вдруг широко улыбнулся и, присев к Пронякину, склонился над ним. - А что ни говори, здорово это мы с тобою, а? Будет что вспомнить!

- Да...

Улыбка медленно сползла с лица Антона, точно он вспомнил что-то лишнее, неприятное, ненужное сейчас. Он смотрел напряженно куда-то в пол, затем поднял на Пронякина прямой немигающий взгляд.

- Витя, должен я тебе сказать... Тут следователь ходит, расспрашивает. Ну как ему объяснишь?.. Ты не подумай, что я из-за этого... Я-то отбрешусь. Да я бы сроду к тебе за этим не пришел!..

И Пронякин понял, о чем еще хотел сказать Мацуев, но не посмел.

- Я знаю, Антон... О чем ты говоришь! Следователь... Еще не хватало... Пошлю я его подальше.

Он закрыл глаз. Антон подождал немного и поднялся.

- Я еще приду к тебе, Витя.

- Да... Ступай... Я все скажу...

... Следователь оказался в гимнастерке без погон и с розовым пробором в седеющих волосах. В наши дни так странно видеть человека в гимнастерке и с пробором. "Специально, чтоб перхоть разводить", - подумал Пронякин, глядя на него твердо и прямо. Следователь не стал мучить больного формальностями и, раскрыв на коленях дерматиновую папку, приступил к делу.

- Вы, наверное, знаете, что ведется следствие по поводу несчастного... по поводу того, что случилось с вами?

Пронякин не ответил.

- Есть несколько невыясненных обстоятельств. Если не ошибаюсь, у вас была машина грузоподъемностью в пять тонн... что соответствует по нормам безопасности, установленным для Лозненского рудника, примерно объему одного ковша гусеничного экскаватора.

- Все верно...

- Так. Но есть основания предполагать, что вы везли больше.

Пронякин молчал. Он знал свой ответ наперед и думал вовсе не об этом. Ему было странно и обидно думать, что о том, что делали они с Антоном и что случилось с ним, нужно было врать или отмалчиваться.

- Правда ли то, что я говорю? - спросил следователь.

Пронякин вспомнил лицо Антона в остекленной кабине, его разметавшийся чуб и капли дождя на шее и на тельняшке.

- Нет, - сказал он облизывая пересыхающие губы.

- А вспомните получше.

Пронякин опять вспомнил, как они стояли над забоем после взрыва, и туманное солнце, и синьку, падающую с грохотом в кузов.

- Вспомнил... - сказал он. Следователь склонился к нему. - Там и ковша не было.

Следователь смотрел на него жестко и испытующе. Это был уже не молодой человек, но молодой следователь, он еще не разуверился в теории "силы взгляда" и не учел, что лицо Пронякина наполовину закрыто бинтом и стянуто швами.

- Машинист дал показания, что он насыпал вам полтора ковша.

- Он мог бы и три назвать, - ответил Пронякин не сразу.

Боль опять подкралась к нему и набросилась, захлестывая горло раскаленным ошейником.

- Да ковши-то бывают разные... Можно с верхом насыпать, можно недосыпать - все одно, считается ковш. Водитель же чувствует, сколько он везет.

- Пронякин, - сказал следователь, - почему вы не хотите помочь следствию? Ведь это как будто в ваших же интересах.

- Вы моих интересов не знаете, - сказал Пронякин. - Вы вот что... Вы не спрашивайте... Вы лучше слушайте. На большой-то разговор меня не хватит... Один я во всем виноват. Так и пишите.

Следователь взглянул на него с ожиданием.

- Пишите, мне врать не к чему. Говорили мне... кто постарше: "Не лихачь, ты еще дизель-самосвал плохо знаешь", - я лихачил... Говорили мне: "В дождь не езди"... Мацуев самолично предупреждал, - я ездил. Машинист предлагал мне: "Отсыпь полковша", - не отсыпал... Вот так оно и получилось. Кого же винить, как не меня?

Следователь быстро записывал за ним. Потом он провел рукою по лбу и сказал:

- Я именно так и думал... Простите...

- Ничего, - ответил Пронякин. - Вы вот лучше скажите мне, как там с машиной?

- То есть, что с нею будет дальше? По-видимому, в переплавку.

- Разбита, значит?

- То есть, по-моему, вдребезги... Простите.

... Целый час никто не тревожил его, и он успел отдохнуть, хотя и в одиночку едва справлялся с болью. Время от времени она совсем раздавливала его, тогда он вцеплялся рукою в железный край койки и зажмуривался. Он хотел попросить сестру сделать ему укол и отчего-то не решался ее позвать.

Она вошла зажечь свет и привела за руку гостью, которую он меньше всего ожидал. Гостья остановилась против его постели, в пальто, наброшенном на плечи, и в темном платке, срезавшем половину лба. Это ей даже шло. Она кусала губы и смотрела на него с бабьей щемящей жалостью.