Страница 7 из 36
Это самая лучшая моя фотография.
Я растрепанная, раскрасневшаяся, с сияющими влажными глазами. Я смотрю в объектив, гордо выпрямившись, с какой-то даже хитрой всепонимающей улыбкой.
В углу фотки дата и время: 06. 06. 1986. 1. 57.
Я - женщина.
6.
Вчера на пляже Рената сказала мне, что мой последний рассказ вовсе не плох и что надо, дескать, продолжать в том же духе. Я предложил ей написать для меня что-нибудь вроде плана, потому как вспомнил, что в школе на сочинении мы всегда перво-наперво писали план, но она посоветовала мне, с позволения сказать, плюнуть на план и писать просто о том, о чем помню из ее детства. "Но в каком порядке?" - спросил я. "В каком хочешь. В таком, в каком то или иное придет тебе в голову", - ответила она и сказала даже, что совсем не обязательно писать вступление и заключение. Я подумал было, что в таком разе в моих воспоминаниях будет полный кавардак, но ничего не сказал. Пусть будет как она хочет. Для меня даже лучше, что я могу плюнуть на всякие вступления и прямо взяться за дело. Так вот: когда Ренаточка родилась, докторша установила, что у нее вроде бы непорядок с тазобедренными суставами, и назначила ей так называемую .пеленку Фрейки (не знаю, правильно ли я помню, но вроде бы она так называлась - пеленка Фрейки). Это такой твердый простроченный желтый фетр, который ребенок должен носить весь день, чтобы ножки были в раздвинутом положении и тем самым суставы исправились. Моя бывшая жена сильно переживала по этому поводу и часто плакала, но докторша уверяла ее, что тут нет ничего серьезного и что со временем все пройдет. В конце концов у Ренаточки и вправду суставы выправились, но за те месяцы, что она носила эту пеленку, моя бывшая жена все глаза выплакала. И особенно летом, когда бывало жарко и мы выезжали с коляской на прогулку. Так вот, все дети лежали в колясках, болтая ножками, а Ренаточка лежала в пеленке Фрейки, потому что носила ее все время, не считая, естественно, купания. Думаю, это понятно. А вот ванночки приходилось готовить то теще, то мне, ведь у моей бывшей жены аллергия на ромашку и опухают глаза. Что же касается коляски (я же говорил Ренате, что в моих воспоминаниях будет жуткий кавардак, но она не послушалась), то нам она досталась после двух детей нашей свояченицы - денег на новую у нас, естественно, не было, думаю, легко представить себе, сколько в то время получал командир взвода. Коляске было лет девять, но она была еще ничего: матерчатая, темно-зеленая, а вот по бокам уродливые декоративные полосы из светло-зеленого пластика, которые мне жутко не нравились. Сейчас, естественно, я не придавал бы этому такого значения, но тогда мне было всего двадцать один, а для молодого парня важны иной раз и такие пустяковины. Эти полосы я пытался отодрать, да не тут-то было, и когда после обеда я ходил с Ренаткой гулять, то только и думал, сгорая со стыда, про эти полосы на коляске. И честно говоря, думал о них больше, чем о самой Ренатке, которая в основном спала и никаких проблем не создавала. И теперь я даже злюсь на себя за то, что тогда такие, с позволения сказать, глупости мешали мне радоваться и в полной мере осознавать, что в коляске я везу собственного ребенка.
7.
Отец, братец и Синди перед ужином решают немного пройтись, а Кроха со своим новым дружком Петром идет играть в кегли. М. запирает комнату, которую делит в нашем "семейном" отпуске с моим отцом и моим братцем, и мы впервые за прошедшие три дня любим друг друга.
Когда вышеупомянутая троица возвращается с прогулки, мы все рассаживаемся на террасе "дамских апартаментов", и М. угощает нас охлажденным коктейлем. Братец тотчас залезает под стол писать, а все остальные погружаются в чтение: отец читает датский бестселлер "Ощущение снега у мадемуазель Смилли", Синди Кундеру ("Книгу смеха и забвенья"), я - Эрику Джонг, а М. - какую-то юмористическую книжку в желтой обложке о проблемах созревания. Время от времени он цитирует нам нечто забавное, чтобы скрыть свою все возрастающую тревогу из-за более чем получасового отсутствия Крохи.
- "Отцовство - превосходный и обогащающий опыт, за исключением тех минут, когда приходится общаться с детьми:"
Мой отец от души смеется. Синди интересуется, что значит "за исключением". Мы объясняем.
- "В теле ребенка существует железа, называемая гипофизом, или нижним придатком мозга, - продолжает М. - Это бомба с часовым механизмом, изготовленная матерью-природой. Уже в ту минуту, когда вы прижимаете к себе своего младенца, бомба начинает тикать:"
- Точно схвачено! - говорит мой отец.
С раннего детства отец с матерью втолковывали мне, что я никогда не должна врать. Ни при каких обстоятельствах.
- Какой бы проступок ты ни совершила, ложь сделает его еще хуже, - взывала ко мне мама.
- В конце концов простить можно все, - утверждал отец. - Все, кроме вранья.
Обыкновенные воспитательные речи. Дело известное.
- А почему вранье - нельзя? - однажды спросила я простодушно.
- Потому что вранье - самое большое предательство, которое существует на свете. Вранье даже хуже предательства: если кого-то предают, делают это хотя бы за его спиной, тогда как ложь говорится прямо человеку в глаза, - увлеченно импровизировала мама.
- Да и как бы мы могли тебе доверять, если бы ты врала нам прямо в глаза, - вторил ей папка.
До развода они составляли вполне удачный педагогический тандем.
Короче говоря, что бы я ни вытворяла, я никогда не врала. Их педагогическая цель была достигнута: до 6.6.1986 года я говорила им чистую правду при любых обстоятельствах. Хотя, случалось, я чуть ли не вгоняла их в гроб - отца в особенности.
- Приветик, мне надо вам кое-что рассказать, - однажды сообщила я им, вернувшись из пятидневной школьной поездки в Липно и едва скинув рюкзак. Мне было тринадцать. Прошло менее года, как наши развелись, но когда я уезжала надолго, они вновь объединялись и ждали меня вместе.
Отец сразу побледнел и кинул взгляд в сторону кухонного стола - скатерть, казалось, предоставляла под ним весьма успокоительный полумрак.
Мама погладила папку по спине и обратилась ко мне:
- Мы слушаем.
- Вчера вечером мы с Иржиной надрались в комнате: