Земля святого Витта

Напрасно Пол Гендер полагал, что гильдия наймитов в совете гильдий распоследняя: он не учел те немногочисленные гильдии, которые от членства в совете отказались давно и прочно. Таковы могильщики, судебные очевидцы, щетинщики, шелушильщики, замазочники, старьевщики, журналисты "Вечернего Киммериона" и колошари. Стороннему слуху такой список кажется странным, но тот, кто чинит сломанное по ветхости, скупает изношенное, шпарит кипятком свиную шкуру, а потом снимает шерсть, кто имеет дело со всем, что изначально плохо сделано или потрепано и больше не годится в дело - в рукастом и мастерущем Киммерионе последний человек. Ну, конечно речь идет не о мостильщиках, не о точильщиках, не о чеботарях и не об уксусниках, не о букинистах и не об антиквариях, - все перечисленные просто входят, как подгильдии, кто - к строителям, кто - к дорожникам, кто куда.

Колошари, немногочисленные киммерийские тунеядцы, стоят совсем особняком. Ушел от жены и переночевать негде? Иди под мост к колошарям, всегда поймут, дадут выпить и рукавом тулупа - занюхать. С вечера не запасся, а хочется продолжить? Иди к колошарям, у них всегда бутылка-другая не самой худшей перегонки найдется. Душу отвести с кем? Бери бутылку да иди к колошарям, они сочувствовать умеют как никто другой. С другой стороны, что делать бобру, золовку которого обмычал похабными мыками стеллеров бык Лаврентий, переплывая пролив между Миноевой Землей и Бобровым Дерговищем? Берет такой бобер за щеку мебий или два, и шлепает к колошарям. Дня не пройдет, и сам объявится Лаврентий к Дерговищу, с преотменной вежливостью извинится. Как того колошари киммерионские добиваются - их секрет, и далеко не единственный. Колошарей лучше уважать. Даже почтенные вдовицы со Срамной набережной с ними не ссорятся никогда, хотя со всем остальным городом ссорятся регулярно. Что с них взять... вдовы! Впрочем, у них тоже своя гильдия. И, как ни странно, от представительства в архонтсовете вдовы никогда не отказывались. Харита Щуко, владычица гильдии, хоть зашла объятностью за полтора киммерийских обхвата, одиннадцать раз в киммерийскую неделю ездит на Архонтову Софию и выражает мнение. В двенадцатый день нанимает лодку и плывет париться на Землю Святого Витта. И многим другим знаменита Харита со Срамной набережной, что на Куньем острове, слова худого о ее толстоте никто сказать не смеет. И знаменитая в банях мозольная операторша кирия Мавсима никому говорить такого слова не посоветовала бы, хотя она-то со своими инструментами точно никого на свете не боится. И это при том, что одной лишь Мавсиме на весь город дано умение пожары унимать!..

Интересно, что среди людей-колошарей с давнишних пор почти всегда обретались бобер или два, облезлые, безродные либо же принадлежные к свински захиревшему роду Равид-и-Мутон. Безучастные к делам Срамной набережной, робкие и флегматичные - в отличие от наглых сородичей с Обрата и Дерговища они спали целыми днями в дальних углах под мостами на Волоках, и плевать им было на трамвайный грохот и на малопонятную, чисто киммерийскую угрозу колошарей: "В сивиллы забодаю!" Одного-единственного наказания не опасалась ни одна киммерийская бобриха: в сивиллы их не определяли по неспособности говорить гекзаметрами (а переводить язык жестов в гекзаметры отказывались гипофеты). Опустившиеся равид-и-мутонши могли не бояться здесь и за свои шкуры, - бобровый мех был в Киммерии такое "табу", что лучше уж было содрать кожу с кого-нибудь из стражников Лисьей Норы. С полдюжины стражников, сказывали, однажды хотели с кого-то из гипофетской семьи шкуру содрать - ан с них самих семь бобровых сняли! Легенда о том событии грела сердца мелкопреступного киммерийского элемента, жившего под мостами на Серых Волоках. Крупные же преступные элементы давно были в Римедиуме.

Из заведения Хариты Щуко, добросердечной вдовы, бывало, гостей выкидывали и среди ночи - если те, к примеру, начинали драку самоварами или требовали, скажем, кочергу для битья по зеркалам, телеэкранам или же головам добродетельных вдовушек-соседушек. Гость в этом случае мог остаться лежать в бесчувственном виде - тогда его подбирал "воронок" городской стражи; мог неудачливый гость попробовать встать и дойти домой, рискуя все тем же "воронком", а мог и уползти под мост, зная, что такой вид услуг, как оказание первой помощи вплоть до опохмеления наутро, колошарями охотно и даже в долг предоставляется; по этой причине среди отцов города у колошарей имелось немало верных друзей. В южном "гараже" моста Кунья Сволочь было оборудовано "теплое депо". Вообще-то Киммерион благодаря подземному теплу город не холодный, но зимней ночью Реомюр может опуститься до минус двадцати, а этого вполне достаточно, чтобы после драки самоварами остыть до той же температуры и самому, на чем земные дела человек может считать завершенными. Почти добровольной обязанностью колошарей с давних пор было то, чтоб ни с кем на Срамной набережной такого не приключилось. Хорошо заушья растереть, разжать кочедыком зубы пьяному, положить на язык свежего дерьма прямо из-под курицы (никакое иное сильней не воняет, кур своих содержать приходится), отследить, чтоб проблевался, промыть ему рожу, дать поспать в тепле да опохмелиться под маринованный огурчик нежностевского засола, либо же под соленый гриб триедского маринования - еженощный труд колошарей. Но до дому они не провожают никого и никогда. Кто под мостом тот под их защитой. Кто не под мостом - тот, значит, против! И оттуда, видать, пошла древняя киммерийская пословица: "Кто не под мостом - тот против моста!" Иной теории не сумел отыскать Гаспар Шерош, а кроме него никто смысла этих слов не доискивался. И это при том, что почти все посетители вдов Хариты смысл этих слов хоть раз да постигли на собственной шкуре.

Но эта зима выдалась на диво теплая, и Рифей не встал вообще: горячие ключи на Земле Святого Витта и на Банном Острове лишь добавляли тепла к водам, нагретым источниками Верховий. Пешком по льду нельзя было погулять даже за Мебиями, даже за Крилем Кракена, лишь у Рачьего Холуя лед был тверд, раки на отмели - сонливы, а военно-караульная молодежь в миусских руинах коротала полярную ночь за бесконечным картежом, переходя то с зелья на зернь, то с зерни на зелье. Офени были тихо довольны: теплая зима предвещала землепашцам Верхнего Рифея недород ячменя, соответственно прирастала цена приносимой офенями пшеничной муке, - однако запас молясин в Киммерионе, на которые офени тратили свои мучные деньги, едва ли мог от этого иссякнуть. Да и вообще заметной роли, кроме как на церковные праздники, хлеб в Киммерии никогда не играл. Но, с другой стороны, нешто есть в году день, когда церковь чего-нибудь не праздновала бы? А киммерионцы - даже колошари - почти все люди глубоко верующие, исконно православные. Три раза в неделю под северный мост, под Елисейскую Сволочь, приходил даже батюшка из церкви Святого Ангела: совершить кой-какие требы, а то просто с мирянами побыть и заглянуть в их души. Но просты и чисты (как правило) киммерийские души. Человечьи. В бобриные не заглянешь.

Утро в Киммерионе, городе мастеровом, - раннее, а в седьмом часу утра накануне весеннего равноденствия уже почти светло. Лодок, идущих протоками между островами Зачинная Кемь и Елисеево Поле, немного, и ни одна не свернет направо, на юг, там в протоках сплошные бобриные плотины. Плывут эти лодки налево, огибая Миноеву землю, а дальше - сообразно надобности: к Архонтовой Софии, к Зачинной Кеми и малому Еремитному острову, либо же дальше нужно оставить по левую руку острова Неближний, по правую - Миноеву землю, и выходишь прямо к Земле Святого Эльма, а к юго-востоку от нее, заметно правее, в Рифей впадает (из него же выпадает) двуснастная Селезень. Именно такой путь, похоже, собиралась избрать тяжело груженая лодка, подошедшая темным и мокрым апрельским утром под мост Елисейская Сволочь. Тут редко кто задерживался, - рулевой однако же пришвартовался к подобию причала. Освещения не было, но на корме самой лодки болтался солидный и дорогой фонарь, образца "дракулий глаз".