Земля святого Витта

- А давай, - сказал старик. Рука его непонятным образом удлинилась, указательный палец ее тронул какое-то место на протянутой Фавием бумажке, Вот, все. И за песни спасибо.

Фавий поглядел на документ. В нем все осталось как было, но внизу появились новые слова:

"Симъ удостоверено, что Фавiй сынъ Секундовъ работалъ и пелъ вельми изрядно. Феодоръ Кузьмичъ".

Фавий даже и прочесть такое мог с трудом, не то, чтобы в это поверить. Увидев его сомнения, мускулистый парень спустился вниз (он руку удлинять, видимо, не умел) и быстро-быстро нацарапал ниже еще одну строчку. Но тут Фавий не понял уж вовсе ничего: рыбка, птичка, птичка, птичка, козлик. Это еще что такое?

- На родном языке не читаешь? - с грустью сказал парень. - Тут написано: работа выполнена в присутствии трех заказчиков.

- А козлик?

Парень досадливо глянул на верхнюю ступеньку лестницы.

- Федор Кузьмич, мне целых пять козлов рисовать или одного хватит?

- А ты нарисуй ладошку сверху. Пальцы растопыренные. Диакритический знак: козлик в пятой степени.

Тут покраснел Варфоломей. Как же он забыл такой простой способ записи? Не зря брат его все к Гаспару гонит: учись, мол, родному языку. "Отсижу и пойду!" - решил Варфоломей твердо.

Третий наблюдающий, тот, что в халате, тоже решил расписаться. "Dictum factum" - гласила его приписка. Тут Фавий ничего не понял, но догадался, что все это надо завтра же... ночью! - показать Гаспару. Тот рядом живет, тот всегда все растолкует.

- Ну, я пошел... - сказал Фавий, как обычно, оставляя звук "л" в подразумевании. Кажется, все тут были его работой довольны. Перебирая пальцами еще маслянистую колючую проволоку, Фавий удалился в темень. Из лабиринта донеслось:

- Санта Укерья!.. Са-а-а-нта... У-укерья!..

13

Орлиный нос, брови как у русских, хищный взор, волосы художественные, по плечам. Небритость, но не густая борода, также кустики на подбородке и на щеках. Усы вислые.

Умберто Эко. Маятник Фуко

Кто бы подумал, что у него такое простое имя - Борис Тюриков. И кто, глядя на его лицо, определил бы его национальность: сравнительно темнокожий, горбоносый, но при этом - начинающий седеть блондин. Кто подумал бы, что его тонкие, без лепных-рельефных бицепсов руки легко взваливают на спину шестипудовую пару мешков, с которыми предстоит топать не одну тысячу верст. Кто подумал бы, что этот интеллигент с вечным прищуром - настоящий офеня, с тридцатилетним стажем ходьбы от Лисьего Хвоста до Кимр и Арясина и обратно. Конечно, никто бы не подумал. Но все основные Стражи Норы, да и покупатели во Внешней Руси об этом знали. Среди почти трех тысяч русских офеней он был такой один. Никто не опасался, что от него можно ждать чего-нибудь неожиданного. Его терпели именно за необычную манеру торговли: чуть ли не единственный из офеней, он торговал прочим, иначе говоря - не молясинами. Он закупал в Киммерионе резные шахматы, бильярдные шары и кии, комплекты "костей" для игры в домино и в мацзян, резные веера, ожерелья, очелья, браслеты декоративные и для часов, булавки для галстука и для девичьей косы, словом, все, что продолжал по старой памяти производить на экспорт город даже чесалки для спины в форме длинной птичьей лапы и портсигары, приспособленные для хранения хоть бутербродов, хоть зубочисток. Борис в одиночку насыщал этими киммерийскими товарами рынок Внешней Руси, но зато его мешки порою бывали потяжелей, чем у простых офеней, привычно несущих в одну сторону - молясины, в другую - японские телевизоры и пшеничную муку.

Родом он был из Архангельска, там по сей день оставалась у него кое-какая четвероюродная родня с той же фамилией, вроде бы происходящей от старого слова, означавшего не то "сумку", не то "мешок". Когда услышал он зов в душе (в ранней юности по такому зову кто в монастырь идет, кто в бандиты, кто в генералы, кто в офени), то первые собственноручно сшитые мешки сам назвал "тюриками". Ноги сами повели его сперва за пшеничной мукой, которой не очень-то просто было в те годы укупить пять пудов, а потом - по невидной Камаринской тропке на юго-восток, тем самым путем, каким за почти три столетия до него по пьяному делу вполне случайно проехал государь Петр Алексеевич. Как и всех иных юных, впервые пришедших в Киммерион без гасла, иначе говоря, не зная пароля, усадили его на Лисьем Хвосте под четырехстороннюю перекрестную беседу и допрашивали - как положено в таких случаях - таможенник, священник, мирянин и офеня; последний, как всегда, был избран просто - старший по возрасту из оказавшихся в Киммерионе в тот день. Допрос велся непрерывно и вголодную, трижды двенадцать часов, по истечении какового Борис и был единогласно опознан как настоящий новый офеня, получил из специально существующего для таких случаев резерва выплату киммерийскими деньгами за принесенную муку, и отпущен с миром: знакомиться с городом, закупать товар, отдыхать понемногу перед уходом во Внешнюю Русь с молясинами.

И все было буднично, лишь одним удивил таможенников Борис, когда предъявил укупленное для досмотра. Он не взял не только молясин, не взял даже семги или лососины, не взял ни пушных товаров, ни даже точильного камня. Он набрал восемь пудов безделушек, как называли в Киммерионе эти товары, что годами пылились в лабазах на Елисеевом Поле и редко-редко расходились по очень низким ценам среди собственно киммерийцев. Нечего удивляться, что и Борису они достались за бесценок, хотя иные были сработаны декады три-четыре лет тому назад, да вот с тех пор так и не нашли покупателя. Но свод таможенных правил никак экспорт подобных товаров не ограничивал - столетиями выносили офени из Киммериона именно такое и такому подобное - задолго до того, как все было вытеснено молясинами. Стражники посоветовались с офенями, потом с резчиками и торговцами, и неожиданно бодро выдумку Бориса одобрили. Потому как нечего неходовому товару пылиться. Все одно из уже готовых вееров молясину не сделаешь, а сделаешь, так офени побрезгуют. А тут мамонтовая кость, рыбий зуб, кованое серебро. Пусть берет, пусть несет. Бориса проводили с наказом: непременно идти в город Арясин, да закупить там кружев. Мука - мукой (телевизоры тогда уже были, но далеко не японские - и моды на них особенной не имелось), а дочку замуж ведь и не отдашь без двух пудов арясинских кружев! А уж если к Мачехиным подход найдет, да у них кружева покупать станет - пусть тогда хоть все веера унесет из Киммерии, все бильярдные шары. В Киммерии прохладно и так, а шары по столу катать ни у кого времени нет.

Как ни рассуждай, был Борис Тюриков настоящим офеней, а поскольку первые годы своих трудов посвятил он тому, что утаскивал у купцов по дешевке откровенно залежавшийся товар, то за спиной дали ему вполне безобидную кличку "Санитар". Желающих последовать его примеру за все тридцать лет больше не появлялось, простой офеня твердо знал: молясины в Россию носить и богоугодней, и доходней. Настолько доходней, что иной раз чуть не в каждую церковь Киммериона можно свечу в полпуда поставить, да и на монастырь Святого Давида Рифейского кое-что пожертвовать. А уж насчет богоугодней простым же глазом видно, как мало молясин в России, как лихо распродаются самодельные - что уж говорить о настоящих киммерийских!

Однако Борис был не так-то прост (хотя не будь он достаточно прост - не признали бы его в свое время офеней). После удачного похода он, конечно, ставил свечи, даже дорогие, подолгу молился и просил отпущения главного своего греха, греха стяжательства, но киммерийские батюшки, привыкшие, что все как один офени именно этот грех свой считают главным (надо-то вот ведь задаром бы ходить! да ног таскать не будешь!...) пропускали покаяние Бориса мимо ушей и без епитимьи все грехи ему отпускали. А кто-то из лабазников, заказывая на Бориса и Глеба молебен во здравие раба Божьего Бориса, с потрохами выдал себя коллегам, и те при очередном визите непростого офени старались его к себе тоже зазвать. Если Борис еще не загрузил свои четырехпудовые тюрики, а лабазник не ломил цену, как Собакевич за мертвую душу, лежалый товар немедленно менял владельца. С годами Борис даже мог не платить всех денег, ему верили в долг, ибо первое, что он делал при следующем приходе в Киммерию - это долги возвращал. Безукоризненная честность Бориса вошла в поговорку (нечестных офеней нет в природе, но простому того не втюхаешь, что возьмет Борис, простому подавай молясин, молясин, молясин и ничего больше); с него никогда не просили дорого: на дорогой товар Борис лишь грустно глядел и с четырьмя "о" выговаривал: "Дорогонько..." В итоге через какое-то время товар дешевел, Борис слезно благодарил купца за уступку в цене, и товар покидал Киммерию. Куда сбывает он веера и шахматы - никого не интересовало, как-то влез в Арясине Борис к семье Мачехиных в доверие, и таскал в Киммерион пудами именно их кружева. Пшеничную муку приносил. Вьетнамские вяленые бананы - первостатейный товар для дальнейшего обмена у бобров. Словом, деньгами Тюриков ворочал огромными, хотя русских с собой не имел обычно никаких, разве что копейки. А киммерийские, полученные за свой добротный товар, до осьмушки обола оставлял в Киммерии, весь неистраченный остаток неукоснительно жертвуя на церковь.