Бумажный грааль

– Из-за того, что произошло в бухте. Мне не хотелось, чтобы ты подумала, будто я все пытаюсь свести к здравому смыслу, будто выдумываю оправдания тому… тому, что мы друг в друга влюбились.

– Что мы сделали? – вопросила Сильвия. – Ты это говорил в каменном гараже Джанелле Шелли? А теперь говоришь мне в жестяном?

– Ну ладно, ладно, – сказал Говард. – Когда мы бродили по подвалам Джиммерса, ты все равно не обращала на меня внимания. Тебе хотелось только играть в жестяные игрушки Джиммерса. И почему это я должен был тебе рассказывать? Я хотел сохранить это в загашнике, чтобы взять над тобой верх. Чтобы грозить тебе разоблачением всякий раз, когда ты заведешь про Джанеллу Шелли или ледяные планетоиды. Но мне следовало бы догадаться с самого начала. Ты и Джиммерс. Вы ведь два сапога пара. Да и кто вообще мог подумать, что ты не его дочь?

– Ну погоди, – сказала она. Говард услышал сонный зевок. – Память у меня долгая. Еще посмотрим, кто над кем возьмет верх.

Тут грузовик подпрыгнул на выбоине, гараж в кузове закачался и Говарда сбросило с мешков. Он больно упал на дощатый пол и одновременно услышал, как сложился шезлонг Сильвии. Внезапно она неловко распласталась на нем, отчаянно цепляясь за его куртку, чтобы не скатиться к закрытым, но незапертым воротам.

Сворачивая с шоссе, грузовик сбавил ход. Сильвия лежала на Говарде, дышала ему тихонько в ухо, ее волосы рассыпались по его лицу, рука обнимала за плечи. Поцеловав его, она сказала:

– И почему нам это не пришло в голову пятнадцать минут назад? Жестяной гараж – это почти так же романтично, как разбитый «студебекер».

Потом она поцеловала его снова – долго и крепко, а его руки скользнули под одежду вверх от поясницы. Рубашка на ней была еще мокрая от дождя, но под пальто Горноласки теплая. Он прижимал ее к себе, а грузовик, прокравшись по гравиевой стоянке у «Музея Модерновых Мистерий» дядюшки Роя, затормозил и остановился.

Они потихоньку отстранились друг от друга. Говард напряженно, изо всех сил прислушался. Одна дверца грузовика открылась. Раздались шаги, потом кто-то постучал в дверь музея. Затем раздался голос Горноласки, обращавшегося к кому-то. Послышался смех, за которым последовал вопрос «Что?», а потом «Почему?». Они спрашивали про мистера Джиммерса. Снова голоса. Говорят слишком тихо, слов не разобрать, ясно одно: говорившим что-то не нравится. Тут громко и внятно раздался раздраженный голос Касалкина.

Говард знал: им ни за что не выбраться из гаража, не наделав бог знает какого шума, поэтому выжидал. Но когда настанет время, действовать придется быстро: распахнуть ворота и стремительно перемахнуть через борт кузова. Горноласка подаст им знак, когда будет безопасно… Если, конечно, Горноласке можно доверять.

Снова обмен фразами, за которым последовало шарканье шагов по гравию, но по-прежнему никакого сигнала от Горноласки. Говард услышал, как Гвендолин Банди со смехом спросила:

– Ну и где он?

– Остался в «Морских брызгах», – произнес голос Горноласки. – Привязанный к стулу.

– Поеду туда. Ему нужен товарищ для игр. Ты сказал, он связан? – Она захихикала – будто консервная банка забренчала.

– Может, и я с тобой поеду, дорогая, – вступил голос Честертона Касалкина. – Мы могли бы…

– Нет уж, нет уж, – затявкала на него миссис Банди. – Получишь его, когда я закончу. Какой же ты кровожадный человечек! Можешь попрактиковаться на тех двоих, что у тебя есть. Знаешь, Ласочка, всего пять минут назад Честертон хотел отвести меня в лес. Не погулять, а в лес. Хочешь знать, что он предлагал?

– Где Элоиза? – замогильным голосом прервал ее Касалкин.

– Дома. – В тоне Горноласки слышалось облегчение. – Все прошло успешно. Она уложит вещи и приедет к нам сюда.

– Уложит вещи?

– Небольшой отпуск. Она много работала и предстоит еще многое спланировать. Сами знаете, какое большое это предприятие.

– Она мне денег должна. Денег! – Голос Касалкина стал громче. – Лучше бы ей, черт побери, объявиться. Она обещала быть тут полчаса назад. У нас люди к креслам привязаны, а она сумки пакует.

– Остынь, Чес, – сказала Гвен Банди. – Ну будь паинькой. Для подозрений уже слишком поздно, ведь так? Я же тебе говорила: раз она не появилась, что-то пошло наперекосяк, но ты, черт побери, такой осел…

Послышался звук пощечины, Гведолин Банди взвизгнула.

– Остыну я, как же! – завопил Касалкин. – Она сказала, деньги будут у тебя, Горноласка. Ты же, черт побери, ее партнер. Что происходит? Она получает свой драгоценный рисунок, а я – пинок под зад, да? Или тут дело в другом?

Последовало короткое молчание, потом сдавленный «ох» и вопль миссис Банди, а затем скрежет открываемой мистером Джиммерсом дверцы.

– Я всю последнюю неделю к тебе присматривался, подонок двуличный, – прошипел в ярости Касалкин, – и…

– Убери чертову пушку! – закричал Горноласка.

Тут послышался шум потасовки и вопли Гвендолин Банди.

– Ах ты извращенец поганый! – кричала она. – Только этого нам не хватало! Твоего эрзацного пениса!

– Заткнись! – завопил Касалкин, послышалась хлесткая пощечина, звук падающего тела. Эхом прокатился в ночи одинокий выстрел.

Проклиная себя, что ждал так долго, Говард рывком распахнул ворота гаража. Он перемахнул через борт, стараясь приземлиться на здоровую ногу и ожидая получить пулю от Касалкина или удар под дых от Гвендолин Банди.

Мистер Джиммерс как раз огибал грузовик спереди, размахивая руками, будто желая всех успокоить. Горноласка и Касалкин, сцепившись, катались по земле, а Гвендолин Банди отчаянно их пинала, не обращая внимания, по кому приходятся ее удары. Когда она подняла глаза и увидела Говарда, в ее лице промелькнули безмерное удивление и гнев. На мгновение ему показалось, что она сейчас в ярости кинется на него, и он выбросил вперед руку, чтобы ее отогнать.

Но она развернулась и бросилась за угол музея, к шоссе. Говард не стал ее задерживать. Горноласка и Касалкин, отчаянно пиная друг друга, все еще катались по гравию. Лицо Касалкина было перекошено от безумной ярости, и он орал какую-то чушь на ухо Горноласке.

Мимо Говарда ветром пронеслась Сильвия – к двери музея. В этот момент Касалкин выстрелил снова – пуля ушла в ветки эвкалипта над головой. Сильвия дернулась, распласталась по стене музея, а потом одним махом проскочила крыльцо и, нырнув в открытую дверь, исчезла внутри.

Касалкин размахивал пистолетом в правой руке, а Горноласка изо всех сил сжимал эту руку, раскачивая пистолет и ударяя запястьем Касалкина о землю.

Тщетно молотя Горноласку свободной рукой по спине, Касалкин вопил ему в ухо, мяукал и охал, хватая ртом воздух. Обойдя вокруг дерущихся, Говард с отвращением взял пистолет за дуло, точно это была голова ядовитой змеи, и отлепил пальцы Касалкина от рукояти.

Тут Касалкин внезапно обмяк, будто вместе с пистолетом лишился куража, и надул губы как изготовившийся разреветься капризный ребенок.

– Гвендолин! – завизжал он. – Проклятие! Гвендолин! Сука ты чертова!

Но она уже растворилась в ночи.

– Она тебя бросила, – сказал Говард. – Побежала прямиком на шоссе.

– Да отвали ты! – проскрипел Касалкин и, закрыв лицо руками, зашелся долгим всхлипом. – Вы не можете меня тут удерживать! – заорал он. – Вы все в чем-нибудь да виновны.

орноласка встал, отряхивая штанины.

– Привет, – послышался чей-то голос.

В дверях стоял дядюшка Рой – без сомнения, это Сильвия его освободила. Выглядел он ужасно: волосы растрепаны, одна половина лица – сплошной сине-черный синяк. – А где домовладелица? – спросил он.

– Мертва, – ответил Говард. – Утонула.

– Я так и знал! – взвопил Касалкин, а потом, едва выдавливая слова сквозь душившую его ярость, заорал на Горноласку: —Предатель! Вонючий… пес!

Нагнувшись, он схватил с земли пригоршню гравия и, далеко отведя руку – точно бил мух на скатерти, – швырнул в Горноласку. Россыпь камушков ударила Горноласке в грудь. Внезапно разозлившись, он шагнул вперед и схватил Касалкина за грудки.