Бумажный грааль

Он побрел в соседнюю комнату – в том направлении, куда ушел Джиммерс. Тут было светлее – под потолком висела самая обычная электрическая лампа. Интересно, зачем в гостиной свечи? Может, мистер Джиммерс – любитель создавать таинственную атмосферу? И вдруг он вспомнил эту комнату: восточные ковры, стоящая впритык дубовая мебель, деревянная люстра.

На стене висели одна над другой три коллодиевых фотографии, антикварные, но в плохих рамках. Их он тоже внезапно вспомнил – из лекций по фотографии прерафаэлитов, на которые ходил на последнем курсе. Фотографии были сделаны Джоном Раскином… когда? В 1855-м? 1860-м? Как бы то ни было, они были очень старые, и если это те самые, то, если найти соответствующего коллекционера, они могут стоить целое состояние. Не веря своим глазам, он присмотрелся поближе. Теперь он знал то, чего не знал, увидев их в первый раз: перед ним три сделанные Раскином фотографии Тинтернского аббатства.

Десять лет назад он был без ума от «Братства прерафаэлитов» и даже продрался через «Семь светочей архитектуры» Раскина и его невразумительные лекции о прерафаэлитах. Его увлечение отчасти было вызвано тем, что сам Майкл Грэхем был правнуком фотографа-прерафаэлита Джеймса Грэхема. Но в его тяге было и нечто большее. Раскин был на удивление загадочной фигурой: гений-импотент, окруженный кликой ревнителей-творцов, которые были странно преданны ему и его пылкому, почти экстатическому желанию воплотить природу в искусстве.

Что ж, только логично, если эти фотографии оказались у Майкла Грэхема. Наверное, они достались ему в наследство. Подумать только, что они собирали здесь пыль все эти годы. Дом – истинная сокровищница для коллекционера.

Тут он внезапно осознал, что от двери на него внимательно смотрит мистер Джиммерс. В одной руке он держал стакан, в другой – винную бутылку. Говард предпочел бы увидеть пиво, но в данный момент это как будто не имело и половину такого значения, как письмо у него в кармане.

– Я все думаю про японский рисунок, – начал Говард, решив перейти прямо к делу. Мистер Джиммерс знает, зачем он приехал, так почему бы не сказать все начистоту?

– И я тоже, – отозвался мистер Джиммерс. – Что вам о нем известно?

– Ничего. Только то, что мистер Грэхем предложил его музею. – Вынув из кармана письмо, он протянул его мистеру Джиммерсу.

– И вы приехали за ним, так? Год спустя, что вас побудило? Корысть или что-то иное? Меня всегда интересовали всякие навязчивые идеи, а в вашем взгляде я вижу нечто интригующее.

Говард наградил его совсем не «интригующим» взглядом. Это еще что? Ни с того ни с сего его допрашивают. Да и в чем, собственно, его подозревают?

– Вся эта чушь про воров, – продолжал мистер Джиммерс, – история про воображаемую стекляшку, якобы исчезнувшую из вашего грузовика, это ведь может быть хитрой уловкой, правда? Попыткой отвести от себя подозрение, представить все так, будто и вы тоже жертва воров. – Он с проницательным видом кивнул, а потом снова кивнул – на сей раз на стену. – Его ведь украли, да?

– Что? Мой грузовик? – Говард в панике шагнул к двери, прежде чем сообразил, что мистер Джиммерс говорит не про грузовичок и не про пресс-папье. Он имел в виду рисунок. – Украли? Когда? Я неделю был в дороге… – Говард поймал себя на том, что будто бы все отрицает, приводит объяснения, алиби…

– Неделю? На машине из Лос-Анджелеса? А ведь можно за день доехать. Скажем, часов за одиннадцать. Что, если, мой таинственный незнакомец, вы уже несколько дней тут околачиваетесь? – Мистер Джиммерс театрально поднял брови. – Думается, как раз вы и можете пролить свет на историю с пропажей рисунка и, вероятно, даже на убийство бедного Грэхема.

– Убийство! – едва не вскрикнул Говард.

Секунд двадцать Джиммерс глядел на него во все глаза, давая дойти до него этой мысли. Потом вдруг вслух расхохотался так, что едва не согнулся пополам, и хлопнул себя по коленке. Очевидно, он просто дурачился, водил за нос недотепу-южанина. Он вдруг повеселел. Запустил руку в волосы, взлохматил их, а после сделал несколько шагов к Говарду, отдал ему стакан и тут же растянул губы в жабьей улыбке:

– Да не обижайтесь вы так! Сегодня никому ведь нельзя доверять, а? Дай им шанс, ограбят дочиста. «Хватайте зверя за хвост в его же логове» – вот какая у нас ходит поговорка. А если не сумеете там, хватайте где-нибудь еще. – Заговорщицки подмигнув, он оттянул подтяжку, потом отпустил так, что она щелкнула его по груди.

– Пойдемте наверх, – продолжал он, забирая с собой бутылку и стакан. – Хочу вам кое-что показать.

Говард спросил себя, получит ли когда-нибудь свое вино. И тем не менее испытал огромное облегчение. Значит, рисунок все-таки цел. Опасаясь воров, мистер Джиммерс спрятал его наверху. Сумасбродный шутник, к тому же лукавый. Нет смысла ни злиться на него, ни пытаться предугадать его поступки. Но что такое он говорил про старого Грэхема? Неужели он был убит? И если да, то почему? Кому понадобилось убивать девяностолетнего старика?

Он поднялся по винтовой лестнице, миновал площадку второго этажа, взобрался на третий, где в темноту выходило витражное окно. На витраже была изображена сложенная из лососей стена или, может быть, ложе пересохшей реки, полное дохлой рыбы. Под стеной лежал разбитый Шалтай-Болтай, а с лесистых холмов за ней неслись наперегонки два странных очертаний автомобиля, сконструированных из тоненьких ленточек медной фольги и украшенных кусочками граненого стекла.

«Так вот откуда взялся у меня во сне Шалтай-Болтай», – с некоторым облегчением подумал Говард. Ну, конечно! Много лет назад он видел витраж и с тех пор носил с собой Шалтай-Болтая, спрятавшегося в подсознании. Говард напомнил себе, что даже самым фантастическим аспектам снов всегда найдется здравое, повседневное объяснение. Такой логичный подход утешал его секунд, наверное, пятнадцать, а потом ему пришло в голову, что витраж, возможно, никакое не объяснение, а, напротив, еще одна загадка.

Впрочем, у него не было времени в этом разбираться, потому что мистер Джиммерс открыл дверь на чердак и протянул в темноту руку, чтобы зажечь свет. Он отступил на шаг, давая Говарду пройти в просторную комнату с открытыми стропилами, над которыми были видны обшивка крыши и изнанка кровельной дранки. В крыше были прорезаны два больших освинцованных окна, в стене было еще два – эти выходили на океан. В углу стоял семидюймовый телескоп на колесах, а по стенам вокруг были развешаны карты звездного неба. В середине комнаты помещались дубовый письменный стол и два удобных с виду, массивных старинных кресла с низенькими скамеечками для ног. Вдоль стен тянулись открытые стеллажи, на которых книги лежали вдоль и поперек, грозя в любую минут свалиться с полок. В комнате висел запах трубочного табака.

– Оставьте бутылку себе, – сказал мистер Джиммерс.

– Прошу прощения? – переспросил, поворачиваясь, Говард.

Мистер Джиммерс все еще стоял в коридоре. Бутылку и стакан он поставил на пол сразу за порогом комнаты, потом помахал, покрутив пальцами у уха, и захлопнул дверь. Не успел Говард сделать и шага, как в замке щелкнул ключ. В двери открылось крохотное оконце, и внутрь заглянул мистер Джиммерс. Говарду видны были только глаза и нос.

– Сандвич с ветчиной вас устроит? – осведомился он. Говард никак не отреагировал. Просто стоял взбешенный и озадаченный.

– Считайте это задержанием для проверки документов, – продолжал мистер Джиммерс. – Вообразите, что только-только пересекли границу в Восточную Европу, и власти вас задержали, чтобы изучить ваши бумаги. У него все в порядке, спрашивают себя они, или надо побить его резиновыми дубинками?

Мистер Джиммерс со смехом закрыл оконце, послышался звук спускающихся по лестнице шагов. Потом наступила тишина. Говард подождал, думая, что дверь вот-вот откроется. Ну, конечно, это еще одна шутка. Такое, как у мистера Джиммерса, чувство юмора отточить можно только среди сумасшедших.

Однако, когда десять минут спустя оконце открылось снова, мистер Джиммерс явно не намеревался выпускать Говарда. Он протолкнул в отверстие бутерброд с ветчиной, потом пакет чипсов и перезрелый банан. За ними последовал уголок лоскутного одеяла, и Говард не без благодарности втянул его в комнату, точно фокусник, вытаскивающий огромный платок из горлышка крохотного пузырька.