Бумажный грааль

Я чертовски на него обозлился. Он с самого начала знал правду, видел нас обоих насквозь и тем не менее позволил мне его предать, и из-за этого я потерял все. Я уехал на север и жил в старой «Гостинице Вэнса» на Второй в Эврике, когда он наконец меня отыскал и привез назад. Он извинялся, что использовал меня в войне, на которую я не записывался добровольцем. Но он меня ведь не использовал. У меня хватило прозорливости это понять. Это я его использовал, причем из чисто эгоистических соображений. Это стало моим вечным позором. Я… я недостоин. Я не тот, кто стал бы претендовать на звание хранителя того, что однажды предал.

– Злостная ерунда, – не выдержала Сильвия. – Не рассказывайте нам сказку про белого бычка.

В ид у мистера Джиммерса сделался удивленным, как будто он не ожидал, что она с ним не согласится. Он же каялся, приносил извинения, которые выдумал и прокручивал в уме лет двадцать или даже больше.

– Прости? – сказал он.

– Вздор чистой воды, – сказала Сильвия. – Возможно, это правда, я имею в виду факты. Я не говорю, что вы лжете о том, что случилось. Но вы заперли себя на все эти годы, жили в подвале… это уж больше похоже на жалость к самому себе, правда?

– Ну, да, наверное. Неужели меня настолько видно насквозь?

Он ей улыбнулся, стараясь поскорее надеть привычную маску, но получилось плохо. Несколько минут он внимательно всматривался в ее лицо, а потом взялся за ручку дверцы. На мгновение Говарду захотелось вынуть из кармана книгу и напрямую спросить у мистера Джиммерса про посвящение. Но он уже позволил себе слишком многое, уже вмешался в чужие дела.

– Нам, наверное, лучше поехать в гавань, – сказал он Сильвии.

– Да, – подтвердил мистер Джиммерс.

– С вами все будет в порядке? – спросила его Сильвия.

– В совершеннейшем. – Он ступил на раскисшую обочину и уже закрыл наполовину дверцу, но вдруг открыл ее снова. – Помните, что я говорил про Элоизу Лейми. Неприятностей вы теперь не оберетесь. Она тоже поймет, откуда взялся этот шторм, – посерьезнев, сказал он Говарду. – Они поймут, что он у вас, и поймут, что вы его использовали.

Навозного цвета лилии с мягким зевом и изогнутыми тяжелыми тычинками были разбросаны по кровати, полуприкрытой выкрашенной в красное простыней. На простыню сочилась густая молочно-розовая жидкость. Оттенок цветов был почти неописуем, как и запах, напомнивший Горноласке свиноферму. Зевы у них были почти черные, чернота эта тускнела у лепестков до буро-охряного цвета засохшей крови.

На тумбочке возле кровати стояли керамические горшок, до половины наполненный илистой водой с частичками травы, и подносик с кусочком красноватого дерева, который они успели отрезать вчера вечером, прежде чем Говард Бартон взорвал сушку и вернул себе палку.

– Эти лилии, пожалуй, самое поразительное ваше творение, – сказал Горноласка без особого энтузиазма. Он сидел на стуле у окна, временами выглядывая из-за занавески на улицу. Зевнув, он сонно потер лицо. – К запаху, надо полагать, привыкаешь.

Она промолчала, поэтому через несколько минут он добавил:

– Может, жить посреди дурных запахов – необходимый профессиональный риск в деле брокера власти.

Миссис Лейми по-прежнему не отвечала и, мурлыча себе под нос, занималась своим делом. Он же твердо вознамерился ее разговорить, привлечь к себе ее внимание.

– И вода какая-то чудная. Не понимаю, почему ее нельзя разлить по бутылкам. Заработали бы целое состояние.

Отступив на шаг, миссис Лейми оглядела кровать. На ее лице читалось удовлетворение.

– Потому что она уже перестала течь, – снизошла она до ответа. – Я нашла с полдюжины выемок. Все на заднем дворе лачуги в середине квартала. Надо думать, чтобы ускользнуть от вас, он пробежал через задний двор, но хоть убейте не могу понять, почему он вообще решил спасаться бегством. Даже сообща сила вы никакая. Остальные мальчики, полагаю, отсыпаются?

На сей раз промолчал Горноласка. Он снова поглядел в окно и предпочел сменить тему.

– Еще до ночи он будет исполнен раскаяния. Вы свое получите.

– Он – это кто?

– Толстяк. А второй, Говард, чего будет исполнен он? Вот вы мне скажите. Серебра или свинца?

Миссис Лейми вновь замурлыкала, занявшись лилиями: выжимала из них пальцами сок, который капал в углубление посреди натянутого шелка.

– Для серебра уже слишком поздно, – сказала она и, помолчав, добавила: – Жаль, что вода так быстро высохла. Почва за домом мягкая, иначе палка вообще не оставила бы следов. Там били шесть сказочных родничков, будто артезианская вода поднималась в колодце размером с пенни и глубиной всего полпальца. Когда я их нашла, из одного пила воду кошка. Вид у твари был совершенно счастливый и, надо сказать, довольно пьяный. В глазах – мечты о весне. Через десять минут после моего появления все как один высохли.

– Ни на минуту в это не поверю, – игриво проговорил Горноласка, опуская занавеску. – Уверен, ваше появление тут совершенно ни при чем… – Он умолк – было в ее лице нечто, говорившее, что она не в настроении терпеть его провокации. – Какой у вас интерес к… как вы его назвали? Ингленукскому болотцу? Зачем мелочиться? Почему не выбрать что-нибудь помасштабнее – озеро Тахо, например? Да, почему бы не осушить Тахо?

Она пожала плечами:

– Тахо мне нравится. К тому же мне принадлежит значительная доля в тамошнем казино. И вообще мне не нужны «масштабные» жесты. Они неартистичны и привлекают внимание к автору, так? Но если сегодня я преуспею, мне бы хотелось посмотреть, что я могла бы сделать с более крупным и полезным резервуаром. Хетч-Хетчи, наверное.

– А почему там, где живу я?

– Восточный Сан-Франциско целиком и полностью зависит от этого единственного в округе водохранилища, так? Представьте себе, до чего доведут город два года полной засухи. Вот тогда его жители начнут иначе относиться к жизни, а это меня привлекает. Как бы мне хотелось пожить в Лос-Анджелесе в тридцатых и сороковых, принять участие в осушении долины Оуэне. Но пока мне хватит и Ингленукского болотца. Когда-то оно было одним из моих любимых мест. Вы знаете, что это рудимент ледникового периода?

– Поразительно, – отозвался он. – Прикончите его как можно скорее.

– Я ездила туда гулять среди дюн. Наверное, стала думать о нем, как о собственном укромном уголке. Пожалуй, я просто старая сентиментальная гусыня. – Внезапно на лице миссис Лейми отразилась рассеянная мечтательность, точно она вспоминала далекие, более приятные времена – например, дни, когда еще видела смысл в прогулках по дюнам, или, быть может, когда бродила там с кем-то еще до того, как все для нее было испорчено. Мечтательность исчезла так же внезапно, как и появилась, и миссис Лейми вернулась к работе.

Она покончила с лилиями, выдавив из них весь сок на шелк, потом, взяв нож, резко поводила лезвием по поверхности ткани, чтобы, отфильтровавшись, густая жидкость собралась в круглое зеркальце под покрывалом.

– Вода, знаете ли, все. Деньги – ничто. Вы бы предпочли владеть Северной Африкой или Нилом? Вообразите себе миллиарды галлонов воды, которые в данный момент текут на юг по одному только Калифорнийскому акведуку, орошая десятки миллионов акров садов и виноградников, плантаций хлопка и риса. Что, если перекрыть этот поток, как воду в кране? Вообразите себе два-три года без снега в Сьерра-Неваде. Никакого пакового льда. Никакого дождя по всему северо-западу. Вода – это власть. Более того, вода – это жизнь и смерть.

Горноласка молчал. Спорить с ней бесполезно. И вообще она говорила не с ним. Она говорила лишь для того, чтобы слышать дребезжание собственных слов. Ему стало не по себе, когда он задумался, действительно ли он ей нужен, и если да, то насколько. Организация, возможно, необходима, когда речь идет о сделках с землей, когда нужно обескровить мелкую дичь вроде миссис Девентер или Роя Бартона, или когда требуется выследить более крупную добычу: залезть в права на офшорную добычу нефти, пролоббировать Береговую Комиссию. Но эти рассуждения о воде совсем другое дело. Тут у него своего интереса нет. В любую минуту она его просто отошлет. Есть тайны, которых она ему не откроет, а это становится опасно и утомительно. Он не за этим пошел в ее «салон».