Страница 37 из 40
- Иными словами, капитулировать?! - крикнул ему Гарибальди.
- Сдаться, по возможности, на почетных условиях, - ответил Розелли, спускаясь в зал. Он был подавлен, но спокоен - он выполнил свой долг, сказал пусть горькую, но правду.
А к трибуне уже шел депутат Энрико Чернуски, на ходу бросив в зал:
- Надеюсь, никто не обвинит меня в трусости?
Такое начало озадачило Ассамблею. Чернуски даже среди храбрецов слыл человеком редкого бесстрашия. В Милане, когда город восстал против австрийцев, а те засели в Арсенале, Чернуски первым бросился на штурм.
В Риме он возглавил баррикадную комиссию и с раннего утра до вечера обходил строящиеся баррикады. Шел во весь рост, не обращая внимания на рвущиеся совсем близко ядра и снаряды.
К чему же этот риторический вопрос?! Чернуски между тем взволнованно продолжал:
- Так вот, сегодня я говорю: сопротивление невозможно. Удержать французов мы больше не в силах. Они разрушат Рим и учинят кровавое побоище. - Он повернулся лицом к триумвирам. - Но Ассамблея должна остаться в Капитолии, даже когда французы займут город. Пусть видят, что мы ничуть их не страшимся! Ставьте мое предложение на голосование.
Мадзини вскочил.
- Я был избран триумвиром не для того, чтобы подписывать акт капитуляции! - крикнул он депутатам. Он разорвал опросный лист и, низко опустив голову, вышел из зала.
Гарибальди решил дождаться итогов голосования. И не напрасно. Подавляющим большинством депутаты приняли декрет: "Ассамблея признает дальнейшее сопротивление невозможным, и она остается на своем месте".
Тем же самым декретом Ассамблея наделила Гарибальди чрезвычайными военными правами на всей территории Римской республики, "полномочным представителем которой Гарибальди остается, где бы он ни оказался".
Розелли предпочел остаться в Риме и сдаться французам, а Гарибальди продолжить борьбу до последнего.
В тот день он вышел из Капитолия мрачный и злой. Наконец-то они с Мадзини сошлись в главном - республика не погибнет, даже если падет Рим. Теперь начинается новая война, партизанская. Ассамблея поверила доводам Розелли! Ну что ж, регулярные части, в основном из римлян, может, и не оставят родной город, но в своих легионерах он уверен - пойдут за ним хоть на край света. Мысль об этом приободрила его, и он торопливо зашагал к Тибру. У моста его встретил офицер связи Орригони, державший под уздцы Уругвая. Подвел коня к Гарибальди и, глядя в землю, сказал:
- Агуяр убит. Осколком бомбы, наповал.
Гарибальди с минуту стоял молча, обхватив лицо ладонями. Потом спросил сдавленным голосом:
- Где он сейчас?
- Двое раненых отнесли его в наш монастырь-казарму.
- Да, раненые хоронят убитых, - прошептал Гарибальди. - Иди, помоги им сделать все, как надо. Не забудь, его звали Андреа. - И уже вдогонку: Приведи взвод солдат. Вернусь с Джаниколо, похороним его со всеми воинскими почестями. Он был доблестным солдатом!
Уругвай легко и плавно взбирался в гору по крутой тропе. Гарибальди вспомнилось, как всего четыре месяца назад в зимнюю стужу он от крепостных ворот Асколи вот так же поднимался в гору. Но тогда их было пятеро - он, Сакки, Биксио, Векки, Агуяр. И он втайне верил - обломок кораллового рога убережет от гибели не его одного, а всех его друзей. Потом Биксио тяжело ранило. Так тяжело, что врачи сказали, рана смертельная и он проживет самое большее дня три. А Биксио взял да и выжил, назло судьбе. Теперь уже почти поправился - надо будет спрятать его у надежных друзей, когда станем покидать Рим. Он совсем было уверился в чудодейственной силе своего талисмана. И вот убит Агуяр, даже не в бою, а в городе, случайной бомбой. А не спустился бы он с Джаниколо в Трастевере, может, и был бы жив. Нет, место солдата в окопе, а его самого - на вилле Спада! Там Векки с легионерами ждут его не дождутся. Только бы бой без него не начался. И он пришпорил коня.
Не было больше боев. Ассамблея приняла суровые условия генерала Удино - армию распустить, все оружие сдать, баррикады разобрать. На все это Удино дал Ассамблее два дня - 1 и 2 июля. Вечером 3 июля его войска войдут в Рим. Любая попытка сопротивления будет подавлена беспощадно.
Все три триумвира: Мадзини, Саффи и Армеллини - немедленно подали в отставку. Их примеру последовало и правительство. Гарибальди не колебался ни секунды - он уйдет в Апеннины и, если сумеет, прорвется к Венеции; она одна во всей Италии еще держится, сражаясь против осадивших ее австрийцев. Как ни ненавистны ему французы Удино, но главным врагом Италии была и остается Австро-Венгрия. А с фельдмаршалом Радецким у него, Гарибальди, особые счеты. Он не забыл слов этого вояки: "В Италии три кровавых дня обеспечат нам тридцать лет спокойствия и мира. Снисхождение к ним неуместно".
Ему снисхождения и не надо - оно для слабых духом. А он будет сражаться до конца, пока хватит сил.
Сбор всем, кто хочет вместе с ним уйти в Апеннины, Гарибальди назначил на пять вечера 2 июля на площади Святого Петра. У него в распоряжении был всего один день, и потому дорога была каждая минута. Вечером 1 июля он созвал на совещание офицеров штаба.
- Что нам нужно в дорогу? - спросил он и сам же ответил: - Оружие, боеприпасы...
- И деньги! - добавил Векки. - Крестьяне совсем обнищали и без денег и куска хлеба не дадут. Силой ведь отбирать не будем.
- Тех, кто попытается, расстреляю на месте! - вскипел Гарибальди. От мародеров вреда больше, чем от врага. - Помолчал, успокаиваясь. - О деньгах я подумал. Вот тридцать скуди. Больше у меня ничего нет.
Правда, у Аниты осталось еще золотое обручальное кольцо, но рука не поднимется его продать. Анита! Мысль о ней не давала Гарибальди покоя. Ее надо отправить назад, в Ниццу, она и так стала похожа на тень. Но попробуй уговори! Он тяжело вздохнул.
- Ну а как с оружием? - снова обратился он к Векки. - Хоть одну батарею Розелли по доброте своей редкостной нам передаст? Все лучше, чем французам.
- Уже отказал! Даже довод привел - вы, мол, ее до гор не дотащите, из сил выбьетесь.
- Пожалел волк овечку! - с усмешкой промолвил Гарибальди. - Что ж, потащим в горы нашу единственную пушку... А патронов надолго хватит?