В горах Таврии

Мы собрали полтонны сухарей, 20 килограммов сала, 300 банок консервов, 50 килограммов сливочного масла, 1000 пачек двухсотграммовых концентратов и даже мешочек сушеных груш.

К затирке, которая два часа назад была неожиданным пиршеством, прибавились продукты, сброшенные для нас.

Каждому партизану выдали по три сухаря, куску сала и налили из десятилитровой банки по нескольку граммов спирта. Затирку заправили консервированным жиром и мясом из разбитых банок.

В лагере наступила необыкновенная тишина. На снежной поляне, освещенной лунным светом, темнели фигуры партизан. Люди молча ели.

Приближалось утро. Мы решили немедленно выходить, чтобы до полного рассвета подняться к северным склонам горы Беденекыр. Там переждать день, набраться сил, а на рассвете следующего дня начать подъем на яйлу.

Растянувшись цепочкой, друг за другом, окрыленные надеждой на будущее, шли партизаны на яйлу. Ветер заметал снегом следы.

Рядом со мной шел богатырского роста лейтенант Черников. Он нес пару ручных пулеметов, автомат и еще старался помочь мне, видя, что мне трудно.

Утром восьмого марта до нас донеслись разрывы мин и треск вражеских автоматов на месте нашей ночной стоянки. Но мы уже были в пяти километрах от нее, на занесенной снегом опушке леса. С запада на северо-восток на десятки километров тянулась яйла — наш путь в Госзаповедник.

Южный мартовский ветер нагнал тучи. Дождь, смешанный со снегом, весь день поливал партизан, прижавшихся к расщелинам скал. К вечеру ударил сильный мороз. Одежда обледенела. В сумерках командиры решили разжечь костры. Рискуя загореться, люди теснились у огня, стараясь растопить ледяную корку на одежде.

Внезапно со стороны Коккозской долины с пронзительным свистом и воем налетел вихрь, забивая наши костры. Мгновенно вырастали дымящиеся снежной пылью сугробы. Люди жались друг к другу, каждый старался укрыться за что-нибудь. Холод никому не дал заснуть. Карабкаться по скалам на яйлу ночью, при таком ветре, было невозможно.

С рассветом мы продолжали идти.

Ветер не утихал. С еще большей силой одолевал нас сон, словно нарочно стремился сбросить в обрыв обессилевших людей. Поддерживая один другого, мы по скалам подымались вверх.

— Эй, проводники, сбились с пути, что ли?

— Идем правильно!.. — едва донесся ответ.

Отставшие ругали идущих впереди, те — проводников, и все вместе немилосердную природу, обрушившую на нас еще одно испытание.

Вот и яйла. Разбушевавшаяся на просторе метель осыпает нас снежной пылью, слепит глаза. В двух шагах ничего не видно. Держимся друг за друга. Лишь по ощущению подъема догадываемся, что идем правильно.

Нам нужно было во что бы то ни стало добраться до бараков ветросиловой станции.

Стих ветер так же внезапно, как и налетел. Порывы его становились слабее, реже, и через несколько минут мы разглядели контуры недостроенного здания ветросиловой станции.

— Ну, как ты себя чувствуешь? — подошел ко мне комиссар.

Я молча махнул рукой в сторону казармы.

Вот и пришли!

Когда ветер стих, мы услышали отдаленную стрельбу в районе нашей бывшей стоянки.

— Рыщут, сволочи, и бури не боятся, — сквозь зубы сказал Черников.

— А может, там тихо? Бывает так, шо тут чертова пляска, а внизу тишина, — предположил дед Кравец. Он против ожидания выглядел довольно бодро.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

В бараках ветросиловой станции жарко горели печи. Мы топили не маскируясь. Едва ли карателям придет в голову, что в бараках — мы. Партизаны умывались, некоторые даже брились.

Мы с радистом заняли маленькую комнату, запретив тревожить себя.

— Ну как, Иванов, есть надежда?

— Попробую, может, и выйдет.

— Ну, давай, давай. Дело наше в твоих руках.

Действительно, от связи с Севастополем зависело очень многое. Я всячески старался помочь Иванову соединить банки. Заряд в банках не пропал. С включением каждой банки стрелка вольтметра все ближе подвигалась к заветной красной черте — «норма».

Только слишком медленно работали руки радиста. За последние дни он очень сдал, тень осталась от человека. Глаза сонные. Что-то с ним неладно. Иванов работает, соединяет банки, но делает все это как-то безжизненно. Мне и жалко его до смерти и обругать хочется, но тогда, пожалуй, он будет совсем ни на что не способен.

— Иванов, родной, скорее, ведь надо выходить на связь!

— Я знаю, я тороплюсь.

Батарея анода готова. Подбираем накал. Дело пошло лучше. Подобрав несколько штук четырехвольтовых батарей, мы соединили их параллельно. В приемнике раздалось характерное потрескивание.

— Шифр не забыл? — с замирающим сердцем спросил я Иванова.

— Нет.

— Возьми, шифруй. — Я протянул ему бумажку с набросанным коротким текстом:

"Обком партии.

Продукты получили, батарея разбилась, бросайте рацию с питанием. Переходим в Заповедник. Завтра ждите в эфире".

Иванов долго возился с шифром. Шифровал на память. Я страшно боялся, как бы он не запутался.

В дверь то и дело просовывалась чья-нибудь голова.

— Ну, как, есть надежда?

— Идите к чертям, не мешайте!

Первые пять минут мы передавали позывные. Индикаторная лампа, мигая, фиксировала наши точки и тире. Я, зная азбуку Морзе, улавливал нечеткость почерка Иванова — его грязные, потрескавшиеся от мороза и ожогов руки неуверенно нажимали ключ.

Через пять минут мы перешли на прием и, осторожно разворачивая ручку-настройку на заданной волне, жадно ждали ответных сигналов. Севастополь молчал. В наушниках звенело от комариного писка морзянок. Пять минут приема прошло. Опять мы перешли на передатчик.

Кто-то постучался и, не входя, доложил:

— Появилась большая группа гитлеровцев со стороны метеостанции.

— Передайте Домнину, пусть займут оборону, — сказал я не оборачиваясь.

Десятки раз повторяя позывные, Иванов посылал в эфир наши сигналы. Мы опять перешли на прием.

В коридоре поднялся шум… Бежали разбуженные по тревоге партизаны.

К нам в комнату вошел Домнин. Я попросил его выяснить, много ли противника.

— Скоро будет темнеть, они окружить нас не успеют, — успокоил нас комиссар, с надеждой глядя на наши банки. Видно, ему, как и нам, фашисты казались сейчас досадной, но незначительной помехой. Главное — связь, связь!

Виктор вышел. Скоро издалека донеслись очереди наших автоматов. Мы не обратили на них никакого внимания.

— Товарищ начальник, товарищ начальник! Что-то есть!.. — не своим голосом закричал радист.

Я схватил наушники и, наконец, услышал, да, услышал долгожданный сигнал. Все отчетливей и отчетливей Севастополь посылал в эфир тире и точки: "Мы вас слышим, мы вас слышим, переходим на прием, переходим на прием".

— Иванов, давай передачу!

Оба мы дрожали от нетерпения, наконец-то связь, такая долгожданная!

Севастополь просил полчаса на расшифровку радиограммы. Я выбежал в коридор, крича во все горло:

— Товарищи, ребята! Севастополь связался с нами, есть связь! Дед, беги, говори всем, что есть связь с Севастополем.

Домнин, весь в снегу, сияющий, ворвался в комнату.

— Есть, значит? — и бросился целовать меня.

— Что там, Виктор Никитович?

— Появились две группы противника. Сперва шли быстро по направлению к нам, потом почему-то раздумали и повернули обратно. Наши шарахнули автоматными очередями.

Комиссар пошел распорядиться, чтобы наварили мяса и накормили людей. С наступлением сумерек надо было уходить. А я остался ждать ответа из Севастополя.

Через каждые десять минут мы взаимными сигналами проверяли связь. И только через сорок минут получили десять строчек пятизначных чисел.

Здорово ругал я себя в ту минуту, что не удосужился изучить шифр! Иванов долго возился. Карандаш в его руках дрожал, и потребовалось более получаса, пока он не протянул мне готовую радиограмму:

"Переходите Заповедник. Ждем координаты на выброску. Сообщите сигналы для летчиков. Налаживайте разведку. До свидания.