В горах Таврии

— Товарищ командир! — растолкал Кривошту проводник. — Пора, второй час…

Начали спускаться. Из-за темных верхушек сосен пробивалась тусклая луна. Стали хорошо видны многочисленные оленьи следы на снегу.

— Гляди-ка, куда перебрались из Заповедника. А ведь до войны в наших южных местах их не видали, — сказал Смирнов.

— Дядя Саша, а где твоя семья, эвакуирована? — участливо спросил Кривошта Смирнова.

— Нет, они там внизу, в Гурзуфе, — протянул партизан руку по направлению к морю. — Жена и дочь. Спят и не знают, что я тайком пробираюсь по своей же земле.

В густых кустарниках партизаны дождались рассвета. Потом пробрались ползком ближе к дороге.

Кривошта внимательно огляделся, что-то ему не понравилось. Он подполз к проводнику, сказал:

— А еще ближе нельзя?

— Опасно, места почти голые.

— Веди к самой дороге, — жестко приказал командир. Он решил действовать наверняка.

Дорога всего в трех метрах от группы. Лежат партизаны. Промчался патруль на трех мотоциклах, легковая машина фыркнула газом. Кривошта смотрит на дальний поворот. За полкилометра ему видны все машины, он ждет своей. Со стороны Гурзуфского моста послышался шум, на повороте показалась семитонка… Ближе… еще ближе…

— Товарищи, это наша! — довольно громко крикнул командир и взял в руку противотанковую гранату.

Машина рядом. Из-за реденького кустика Кривошта первый швырнул гранату.

Фашисты выскочили из крытого брезентом кузова, партизаны стали расстреливать их из автоматов. Смирнов, Туркин и Ермолаев по приказу командира выбежали на дорогу… Кривошта бросился к кабине. Навстречу ему уже полоснула очередь из автомата, но командир был уже на брезентовой крыше и выстрелил в кабину. Стало тихо.

— Собирать оружие, — приказал Кривошта и сам начал обыскивать машину. Где-то уже лаяли собаки, автоматные очереди резали свежий утренний горный воздух. Раздавались хриплые голоса. Кривошта будто ничего не слышал. Он только тогда дал команду, когда каждый партизан нагрузился трофейным оружием. Конечно, не столь важны были эти трофеи, сколько хотелось командиру приучить людей к выдержке, к тому, чтобы любое начатое дело доводить до конца.

— Пора! — наконец, сказал командир и последним стал взбираться на кручу. Через пять минут началась стрельба. Она преследовала партизан, но не долго. Наверное, фашисты боялись углубляться в лес.

Партизаны отошли благополучно по своим же следам.

К вечеру Кривошта пришел в отряд. Его окружили, стали расспрашивать.

— Ребята, все это не так уж страшно и гораздо лучше, чем сидеть вот в этой кошаре, — сказал за всех Смирнов. — Может, моя жена и дочь слышали наши выстрелы, почувствовали, что это я был там… Мне сейчас так хорошо, как будто я дома побывал!

К следующему утру вернулась и группа комиссара, и тоже с большой удачей. Партизаны разбили пятитонную машину, уничтожили одиннадцать фашистов, захватили трофеи.

— Как, командир, пойдут дела? — спросили мы у Кривошты.

— Они уже пошли.

Когда прощались с отрядом, на посту опять стоял бессменный часовой Зоренко.

— Что ты, комиссар, морозишь у дверей Семена? Надо бы его в бой, а? — спросил я провожавшего меня Кучера.

— Да он и охрану-то нести как следует не умеет. Куда уж ему в бой?!

— Прощай, Семен! Все охраняешь?

— Охраняю. Надоело… Вот ребята фашистов побили, я бы тоже туда пошел…

— Говорят, ты и здесь плохо несешь службу?

— А чего же? Она мне в печенках сидит. Только и знаю, что воду на кухню таскаю да у дверей вечным часовым торчу.

"Заело и его… Значит, дела поправляются", — подумали мы, в хорошем настроении направляясь в штаб района.

ГЛАВА ПЯТАЯ

С запада неумолчно доносится отдаленный гул Севастопольского участка фронта. Ранним морозным утром мы слышим даже пулеметные очереди…

Наша одинокая, заваленная снегом штабная землянка едва заметна в лесном буреломе.

Иван Максимович Бортников, теперь казначей района, копошится у железной печки, сушит собственной резки табак. Он без больших переживаний сдал Киндинову партизанский район, а сейчас возится с районными деньгами, дает дельные советы проводникам, отлично умеет выбрать место для стоянки штаба. У него поразительный слух. Стоит где-то далеко ветке шевельнуться, как Иван Максимович безошибочно определяет, кто прошел: человек, олень, муфлон или проскочила дикая коза.

Старик с Киндиновым мало откровенен, недолюбливает его строгого военного нрава, хотя по мере сил и помогает начальнику района.

Поскрипывая постолами по снегу, кто-то подошел к землянке.

— Можно? — послышался знакомый голос.

— Заходи, заходи, Айропетян, — приглашает Иван Максимович, поднимаясь с сидения и снимая с огня уже дымящуюся банку с табаком.

— Здравствуйте, начальники. Ну и мороз! Не Крым, а Колыма, где сплошная зима и хорошей жизни нема…

Сняв оледеневшую плащ-палатку, Айропетян присел в огню. Здорово он изменился, похудел, щеки впали, узенькие щеголеватые усики слились с давно не бритой бородой. Айропетяну дали стакан горячего чая с кизиловым настоем. Он пил долго и с наслаждением.

— Спасибо, друзья, теперь хорошо стало, можно и поговорить. — Айропетян посмотрел на меня, вынул из-за пазухи завернутый в тряпицу конверт: — Это вам.

Я сразу узнал почерк Мокроусова из Центрального штаба.

В конверте оказался приказ.

Меня назначали командиром пятого партизанского района. Сознаюсь, невольно сжалось у меня сердце.

Пятый Севастопольский партизанский район!

О нем мы знали мало, только то, что рассказывал Айропетян, всегда проходивший через наш штаб.

Знали, что отряды пятого района располагались почти на линии немецких войск, штурмовавших Севастополь. Сначала партизаны-севастопольцы воевали отлично, о них шла по лесу добрая слава. Но в последнее время все реже и реже стали поступать данные об их боевых делах, все чаще поговаривали в лесу о серьезных затруднениях в пятом районе.

Через день я простился с товарищами. Жаль было расставаться — все мы сроднились за эти месяцы.

— Привыкли… Ведь с первых дней… — Бортников обнял меня.

— Иван Максимович! Еще встретимся, лес-то наш! — успокаивал я старика, хотя самому было невесело.

Впереди шестьдесят километров тяжелого пути по глубокому снегу. Который уже раз мы пересекаем яйлу — хорошо знакомые места.

Мертвая пустынная яйла — гребень Таврических гор… от яркого солнца ослепительно сверкает снег, глазам больно смотреть…

…Огромный диск красного солнца таял в морозной дымке. Уж в сумерках, пройдя сорок километров, добрались мы до ветросиловой станции. В этих местах я не был с тех пор, как осенью простился с комиссаром истребительного батальона Поздняковым. Где он? Что с ним?

Опустевшие бараки, каменный недостроенный дом. Все завалено снежными сугробами.

Решили немного передохнуть. По очереди дежурили; выломав доски из пола, развели огонь. Айропетян рассказывал мне о положении в районе.

— А сколько партизан в отрядах?

— Если считать и переданный нам отряд ак-мечетцев — более четырехсот наберется.

— Что же они делают?

— Дел у них маловато. Только пограничники у ак-мечетцев не потеряли боевой дух.

— Продбазы где? Гитлеровцы ограбили?

— Нет. Базы целы, только они находятся между немцами и нашими, на нейтральной полосе или вблизи от нее.

Айропетян взял горячий бурак, белые крепкие зубы впились в красную мякоть.

— Я не доложил о главном: как раз перед моим уходом к вам Красников послал партизан на эти базы за продуктами.

— Но базы же на линии фронта? А много народу пошло? — обеспокоился я такой новостью.

— Пошли Пидворко со своим отрядом да начальник штаба района Иваненко. Наверное, больше ста человек… Только опасное дело надумал Красников. Ведь под самый фронт пошли, а фашистов там — ох, как много…

С восходом луны, немного отдохнув, мы двинулись дальше.

Слева сверкали зубцы Ай-Петри, точно высеченные из лунного камня. Усыпанные пушистым снегом ветви деревьев искрились в серебристом свете луны.