В горах Таврии

Оказывается, группа гитлеровцев из 18-й пехотной дивизии, следуя на Севастополь, забрела в деревню Стиля[11]. Там «отважные» фашисты начали «бой» с курами. Подкрепившись отобранной у жителей бараниной и катыком и захватив с собой кур, немецкие обозники в прекрасном настроении спешили догнать ушедшую вперед пехоту. Но на их пути, севернее Коуша, сидели в засаде партизаны Кривошты.

Едут солдаты, позевывая после хорошей закуски. Кое-кто самодовольно мурлычет песню. Разглядев из-за кустов, что представляет из себя это войско, Кривошта поднялся во весь рост и крикнул:

— Хальт!

Услышав привычную команду, солдаты машинально остановили лошадей. Не успели они оглянуться, как их со всех сторон окружили партизаны.

Одни только сутки принесли отряду значительный успех. Теперь уж трудно было остановить партизан: каждая группа просила немедленно послать ее на дорогу. Люди клялись заслужить имя партизан-севастопольцев.

Из Красноармейского отряда мы с Витенко направились к бахчисарайцам.

По всему было видно, что бахчисарайцы — хозяева леса, — они обжились здесь домовито, по-хозяйски. У бахчисарайцев не принято становиться по команде «смирно» или называть "товарищ командир отряда, товарищ комиссар". Здесь все величают друг друга: Василий Васильевич, Василий Ильич, Михаил Андреевич.

В лагере опрятно, на каждом шагу чувствуется забота о человеке. Каждая партизанская группа старается покультурней устроить свой быт.

У бахчисарайцев, впервые за полтора месяца жизни в лесу, я почувствовал нечто вроде домашнего уюта, когда, по-настоящему раздевшись и разувшись, растянулся на пахучем сене в землянке командира отряда.

Разбудили нас громкие голоса. Партизаны радостно встречали своего разведчика, боевого командира Василия Васильевича, вернувшегося с очередной операции, о результатах которой свидетельствовали трофеи: автоматы, пара немецких артиллерийских лошадей и всякая мелочь. Разведчики удачно напали под Бахчисараем на вражеский обоз.

Василий Васильевич — веселый, жизнерадостный человек. Где бы он ни появлялся, там — смех, шутки, прибаутки. Правда, он любит иногда перехватить через край. Каждый знает: если Василий Васильевич разговорился, глаза блестят, лицо раскраснелось, значит, сейчас соберет в кучу все: и были и небылицы. Бывало, во время доклада вдруг сорвется и начнет сочинять. Македонский, хорошо зная его, тотчас перебьет:

— А когда же это было?

— Ну… Не было, так могло быть, Михаил Андреевич! — покраснеет разведчик и первый расхохочется.

Язык у него острый. Если он дал кому-нибудь прозвище, можете быть спокойны, оно прочно пристанет к человеку. Василия Васильевича все любят искренно, с ним легко везде, и особенно в бою. Он и на операциях шутник, но дело знает, смел, дерзок и ненавидит трусов.

Хороший народ у бахчисарайцев!

Провожая нас, Михаил Андреевич сказал:

— Севастополю поможем. Завтра сам пойду, да и своих парней разгоню по всем дорогам. Комиссар тоже собирается.

Попрощавшись, мы ушли в штаб района. Здесь нас ждали неплохие сведения: Ак-Мечетский отряд Калашникова в нескольких операциях, непосредственно под линией Севастопольского фронта, уничтожил шесть автомашин и более шестидесяти фашистских солдат и офицеров.

В общем получилось неплохо: гитлеровцы объявили, что партизаны уничтожены, а наш район за одну только декаду с 20 декабря по 1 января 1942 года совершил 15 операций под Севастополем, помогая советским войскам отбивать декабрьский штурм врага. Еще больше сделали наши соседи — партизаны третьего района. Между прочим, по всем дорогам фашисты вывесили объявления: "Ахтунг! Партизаны! Езда с шести часов вечера до 6 часов утра запрещена", "На поворотах обстреливай кусты!" и т. д.

Значит, сводка главной квартиры фюрера оказалась несколько преждевременной и опасность удара из тыла для врага отнюдь не миновала.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Если в ясный день смотреть с горы Демир-Капу на северо-запад, на горизонте видны очертания евпаторийского берега. Всюду снег. Горы, леса, долины, степи покрыты пушистым ковром. Только на Южном берегу протянулась узкая полоса вечнозеленых растений, на которую тщетно пытается набросить свое покрывало наступающая с севера зима.

Штаб четвертого района удобно разместился под Демир-Капу у истоков реки Донга на высоте 1200 метров над уровнем моря. Место глухое. Лес сохранился здесь в своей девственной неприкосновенности. В основном твердая порода: дуб, граб, бук… Ближе к южным склонам — сосна, но здесь она некрасивая — коренастая, низкорослая. Кроны ее почти стелются по земле, от постоянных сильных ветров ветви причудливо переплелись и все устремлены в одну сторону — на юг, а могучие корни, как змеи, оплетают камни, пробивая себе дорогу в расщелинах скал.

Стонет земля под Севастополем. С утра до поздней ночи мы слышим разноголосый хор немецкой артиллерии противника. Сегодня то же, что и вчера. Вот закончилась артподготовка, и тотчас западный ветер доносит до нас заглушенную расстоянием дробь пулеметов. Это севастопольцы отбивают гитлеровские атаки.

По сводкам из Центрального штаба мы знали, что развернувшиеся семнадцатого декабря наступательные операции одиннадцатой армии Манштейна терпели поражение. Сначала центр канонады был в районе Мекензиевых гор, потом он стал перемещаться по линии фронта то на север, то на юг. Видимо, фашисты метались в поисках слабых участков нашей обороны. Потоки немецких раненых шли в тылы.

Не имея непосредственной связи с Севастополем, по канонаде, по направлению немецких ракет, а также из опроса жителей мы сами довольно точно определяли положение на Севастопольском фронте и даже на его отдельных участках.

Вечером двадцать восьмого декабря к нам пришел Айропетян с группой незнакомых нам людей.

— Принимайте героев, начальники! Третий день как из Севастополя. Вот, самый большой, с усами — Кобрин. Он все и расскажет.

К Ивану Максимовичу подошел высокий, худой человек в кожаной тужурке, с перекинутым через шею автоматом:

— Я — Кобрин, из третьего партизанского района. Возвращаюсь из Севастополя. Если разрешите отдохнуть — будем благодарны.

— Еще бы, пожалуйста… Раздевайтесь, сейчас чайком угостим.

Едва партизаны узнали о прибытии связных из Севастополя, в землянках стало тесно. Все с восторгом и каким-то детским удивлением глядели на людей, прибывших «оттуда».

— Каким же путем вы добрались в наши края? — расспрашивал Иван Максимович связных. — Ведь стрельба на фронте такая, что и в земле, кажется, не укроешься, а вы через такие укрепления прошли!

— Помогли пограничники под Балаклавой. Там полк Рубцова стоит. Их разведчики так нас провели, что я, честно говоря, и не заметил, как перешел линию фронта. А на прощание пограничники сказали: "Привет партизанам, здорово они там духу фашистам дают". "Откуда же вы знаете?" — спрашиваем мы. "Как откуда? Недавно мы притащили двух фрицев из Генуэзской крепости, так они только и кричат: «Партизаны, партизаны…» После допроса выяснилось, что вы их крепко напугали под Чайным домиком". Пограничники и подарки прислали: трубки и табачок.

Расстегнув вещевой мешок, Кобрин передал Бортникову трубку.

У Ивана Максимовича блеснули глаза. Видать, ни одному подарку в лесу не был он так рад, как этой обыкновенной трубке.

— А как город, держится, товарищ Кобрин? — спросил старик.

— Держится, да еще как держится! Там люди особенные — герои, и вопросов "А что, если?.." не задают. А ребятишки? И те не боятся. С сумочками в школу ходят.

— Неужели и школы есть? — поразились мы.

— А почему же им не быть? Вы думаете, в городе нет жизни? Есть. Трудная, военная, но — большая и смелая жизнь. До семнадцатого декабря в кино ходили, у касс очередь была… Теперь, правда, труднее стало, но севастопольцы говорят: "Отобьем второй штурм, московских артистов к себе пригласим!"

11

Ныне с. Лесниково.