Без дороги

- Вы давно уже ведете это дело? - спросила Наташа, украдкою приглядываясь к Киселеву.

- Четыре года веду,- неохотно ответил Киселев, еще полный впечатлений от разговора с Даевым.

Наташа нерешительно сказала.

- Вам, вероятно, уж надоело рассказывать?

- Да рассказывать-то нечего... Вот, если хотите, посмотрите наш артельный устав, там все сказано.

Он достал из бумажника сложенный вчетверо лист бумаги и передал Наташе. Наташа быстро развернула лист и с любопытством стала читать.

- Здесь сказано, что члены артели должны жить между собой "по божьей правде". А как поступает артель с членом, если он перестанет жить по правде? - спросила она.

- Разно бывает. Чаще всего урезонишь его,- мужик и одумается, сам поймет, что не дело затеял. Ну, случается, конечно, что иного ничем не проймешь,- такого приходится исключить, шелудивая овца все стадо портит.

Наташа стала расспрашивать, как часты у них вообще случаи исключения участников, на каких условиях принимаются новые члены, насколько сильна в артелях самодеятельность. Кисе-лев мало-помалу оживился и начал рассказывать. Он рассказывал долго и подробно.

Сергей Андреевич слушал с наслаждением. Ему уж было известно все, что рассказывал Киселев, но он был готов слушать еще и еще, без конца. На душе у него опять стало тихо, хорошо и радостно. Вечерело, небо по-прежнему было покрыто тучами; на западе, над прудом, тянулись золотистые облака фантастических очертаний. Теплый ветер слабо шумел в березах.

- Да, господа, это дело - живое и плодотворное дело,- закончил Киселев.- Оно доставля-ет столько нравственного удовлетворения, дает такие осязательные результаты, так много обещает в будущем, что я всякому скажу: если хотите хорошего счастья, если хотите с пользою употребить свои силы, то идите к нам, и вы не раскаетесь... хотя вот господин Даев и не согласен с этим.

Наташа быстро и внимательно взглянула на Даева.

- Я с этим также не согласна,- сказала она, опустив глаза

Сергей Андреевич насторожился.

- Почему?

- Это дело хорошее, но мне не верится чтоб оно много обещало в будущем. Из рассказов самого же Ивана Ивановича видно, что все держится только его личным влиянием: устранись Иван Иванович,- и его артели немедленно распадутся, как было уже столько раз.

- Почему же бы это им непременно распасться? - спросил Киселев.

- Потому что вы слишком много требуете от человека. Ваши артельщики должны жить "по божьей правде"; конечно, на почве мелкого производства единение только при таком условии и возможно; но ведь это значит совершенно не считаться с природою человека: "по божьей правде" способны жить подвижники, а не обыкновенные люди.

- Вот как! - протянул Сергей Андреевич и широко раскрыл глаза.- "При мелком произво-дстве единение невозможно". Наталья Александровна, да уж не собираетесь ли и вы по этому случаю выварить нашего кустаря в фабричном котле?

- Ни у меня, ни у кого нет столько сил, чтобы сделать это,- с усмешкой ответила Наташа. - А что исторический ход вещей его выварит,- в этом, разумеется, не может быть сомнения.

- Опять этот "исторический ход вещей"! - воскликнул Киселев.- Господа, да постыдитесь же хоть немного! Вы почтительно преклоняетесь перед всем, что готов сделать ваш "историчес-кий ход вещей". Если он обещает расплодить у нас фабрики, задавить кустаря, то и пускай будет так, пускай кустарь погибает?

Вмешался Даев.

- Сейчас, Иван Иванович, вопрос не о мерзостях, которые проделывает исторический ход вещей. Вопрос о том,- что можете вы дать вашим кустарям? В лучшем случае вам удастся поставить на ноги два-три десятка бедняков, и ничего больше. Это будет очень хорошим, добрым делом. Но какое же это может иметь серьезное общественное значение?

Сергей Андреевич почти с ненавистью слушал Даева. Даев говорил пренебрежительно-учительским тоном, словно и не надеясь на понятливость Киселева, и Сергею Андреевичу было досадно, чтот тот совершенно не замечает ни тона Даева, ни его резкостей.

Киселев глубоко вздохнул и поднялся с места.

- Я вижу только одно, господа,- сказал он,- вы не любите человека и не верите в него. Ну, скажите, неужели же вправду так-таки невозможно понять, что дружная работа выгоднее работы врозь, что лучше быть братьями, чем врагами? Вы злорадно указываете на неудачи... Что ж? Да, они есть! Но знаете ли вы, в каких условиях приходится жить мужику? Могут ли широко развить-ся при них те задатки любви и отзывчивости, которые заложены в его душе? А задатки в нем зало-жены богатые, смею вас уверить! Вы смеетесь над этим. Но меня вот что удивляет: вы молоды, жизни не знаете, знакомы с нею только из книг - и в рабочих людях видите зверей. Я знаю их, живу среди них вот уже пятнадцать лет,- и говорю вам, что это - люди, хорошие, честные люди! горячо воскликнул он.

- И я могу подтвердить это! - торжественно произнес Сергей Андреевич.

- Люба! Не знаешь ты, который теперь час? - вдруг громко спросил Володя.

Он уже с десять минут стоял на террасе, нетерпеливо и выразительно поглядывал на отца, но тот, занятый спором, не замечал его.

Киселев поспешно вынул часы.

- Ого, уж восьмой час! Пора, Сергей Андреевич, лошадь запрягать, а то я к поезду не поспею.

- Папа, Нежданчика запрячь? - быстро спросил просиявший Володя.

Все засмеялись.

- Э, брат, у тебя тут, я вижу, тонкая политика была! - протянул Даев, схватив Володю сзади под мышки.- То-то его вдруг заинтересовало, который теперь час!

- Папа, Степану нужно в ночное ехать! - крикнул Володя.

- Да уж придется тебе отвезти Ивана Ивановича,- ответил Сергей Андреевич.- Пускай только Степан лошадь запряжет.

- Ни одного ведь словца, разбойник, без политики не скажет! проговорил Даев, щекоча Володю.- Бить, брат, тебя некому, вот что.

- А вам? - возразил Володя, ежась и стараясь поймать пальцы Даева.

- Да ведь ты не даешься, злодей!

- Ну, например, за что вы меня щекочете?

- Скажи ты мне, к какой собственно мысли этот твой "пример" служит иллюстрацией?

Володя вывернулся из рук Даева и взобрался на перила.

- Никакой я вашей балюстрации не понимаю!

Он спустился на землю и через куртины помчался в конюшню.

Даев взял свой пустой стакан и подошел к Любе.

IV

Сергей Андреевич ревниво поглядывал на Даева. Он видел, как радостно вспыхнула Люба, когда Даев заговорил с нею: неужели он и его взгляды не возмущают ее?.. Даев сел на конце стола возле Любы и вступил с нею в разговор.

- Как для вас, господа, все эти вопросы с высоты теории легко решаются! - говорил между тем Киселев.- Для вас кустарь, мужик, фабричный все это отвлеченные понятия, а между тем они - люди, живые люди, с кровью, нервами и мозгом. "Они тоже страдают, радуются, им тоже хочется есть, не глядя на то, разрешает ли им это "исторический ход вещей"... Вот я в Нижнем получил от моих палашковских артельщиков письмо...

Киселев достал из бумажника грязную, исписанную каракулями бумагу, медленно надел на нос пенсне и, откинув голову, стал читать:

- "Дражайшему благодетелю нашему Ивану Ивановичу Киселеву от Ерофея Тукалина, Ивана Егорова и т. д. письмо". Письмо! - с улыбкою повторил он, мигнув бровями.- "Писали мы вам, что Косяков Петра продал кузницу ценою за 81 р. сер. и хотит, чтоб взять деньги в свою пользу. То поэтому, Иван Иванович, как хотите, так и делайте с ним. Но мы же оным не нуждаем-ся, потому что в той кузне еще не работали и не нуждаемся оной, а вы, как знаете, так делайте распоряжение"... Ну, и так дальше... "И еще кланяемся вам с благодарностью и просим не оставлять нас, за это будем об вас бога молить за ваши благодетельства нас, бедных людей"... Подписано: "братья артели" такие-то... Да, господа, и что вы там ни говорите, а я их не оставлю! - произнес он прерывающимся голосом, снимая пенсне.

- Какое письмо славное! - сказала Наташа с заблестевшими глазами.