Черное кружево

— В определенном смысле да, но я с каждым днем все чаще задаю себе вопрос: не зря ли мы занялись этим делом?

— Как вы можете так говорить, мадемуазель, если человек, подчиняющийся только самому О'Райли, начинает все больше и больше восхищаться всем французским?

— Ему может понравиться простота и привлекательность нашего образа жизни, но сомневаюсь, чтобы это повлияло на его взгляды или на то, что он считает своим долгом.

— Возможно, вы правы, мадемуазель, однако нам остается только продолжать наши попытки. Для большинства мужчин удовольствия желудка, разума и плоти значат куда больше, чем все остальное.

— Но полковник не принадлежит к их числу.

— Это вы верно заметили, — вздохнула Ашанти.

— Как бы там ни было, — продолжала Фелисити, — он обещал мне сделать все от него зависящее, чтобы помочь отцу.

— И все же он может выполнить это обещание с куда большей готовностью и гораздо лучше, если ему захочется отблагодарить вас за доставленные удовольствия. А потом, нам предстоит находить общий язык с новыми испанскими хозяевами еще в течение многих дней, месяцев и лет. Разве не лучше будет для всех, если они научатся принимать жизнь не торопясь, укрываться от жаркого солнца, наслаждаться, вместо того чтобы заставлять трудиться, не жалея сил, в полдень ради спасения наших душ, чтобы мы приближались к райским вратам с хмурым выражением на изможденных лицах?

В эту минуту из дома Ашанти окликнула кухарка, и служанка удалилась, присев в реверансе. Некоторое время Фелисити размышляла, отпивая отвар маленькими глотками. Иногда Ашанти говорила так, как будто связь ее хозяйки с Морганом Маккормаком должна продолжаться бесконечно. Однако это было невозможно, даже если бы так захотелось самой Фелисити. Суд вскоре окончится, и судьба отца станет известна. Какой бы приговор ему ни вынесли, Фелисити не слишком надеялась, что ему удастся сохранить свое имущество. Его продадут тому, кто предложит большую цену. Ей придется уехать, покинуть дом, где она родилась, где провела все прожитые на свете годы.

К тому времени Моргану скорее всего уже надоест их соглашение, и он только обрадуется ее уходу. Чем она будет заниматься, как будет жить, где найдет деньги, чтобы покупать еду себе и отцу, — все эти вопросы оставались без ответа. Фелисити старалась задумываться о них как можно реже, не в силах вообразить, что произойдет после завершения суда. Иногда ее настроение становилось более оптимистичным, ей казалось, что Морган сумеет добиться освобождения отца и поможет, чтобы с него сняли все сегодняшние обвинения. Тогда Оливье Лафарг вернется домой, а Морган покинет их дом, и жизнь вновь потечет в прежнем русле. Такие мысли успокаивали Фелисити. Впрочем, они редко оказывались долговечными.

Девушка посмотрела на чашку, которую держала в руке. Это варево, приготовленное Ашанти, по крайней мере поможет ей хотя бы отчасти управлять процессами, происходящими в организме, если она выпьет его сейчас, пока не вернулся Морган. У нее не родится ребенок, который станет заложником ее будущего. Допив остатки спасительной жидкости, Фелисити опустила чашку на край стоявшего у двери кухонного стола и, повернувшись, направилась в сторону дома.

В этот ранний пасмурный вечер в комнатах наверху уже царил полумрак. Увидев, как в противоположном конце гостиной шевельнулась какая-то темная тень, сливавшаяся с портьерами, Фелисити застыла на месте, сердце ее учащенно забилось. Слабый отблеск алой зари осветил форменный камзол, когда Морган повернулся в ее сторону.

— Ох, это вы! — проговорила девушка, дотронувшись до горла.

— А кого еще ты ждала? — Его голос казался ровным, в нем отсутствовала насмешка, к которой Фелисити уже успела привыкнуть.

— Никого. Просто я не знала, что вы вернулись домой.

— Ты чем-то занималась внизу, и я решил не отвлекать тебя понапрасну. Что ты там сказала насчет дома? Ты, наверное, оговорилась? Возможно, это твой дом, но я точно не стану считать его своим.

— Я… я думала, ваш дом в Ирландии.

Морган неопределенно пожал широкими плечами.

— Его больше нет там. Моя мать умерла много лет назад, отцу пришлось продать землю, принадлежавшую нашей семье в течение нескольких поколений. Он не мог видеть, как хозяин-англичанин разъезжает верхом по тем местам, которыми раньше владели мы. Это и свело его в могилу несколько месяцев спустя. У меня есть брат и сестра, но только одному Богу известно, где они сейчас. Возможно, они тоже умерли…

— Я этого не знала, — прошептала она.

— Ты многого не знаешь обо мне, — ответил он почему-то нарочито бодрым голосом.

— Может быть. Но, насколько я могу предположить, вы как профессиональный военный не задержитесь долго в этом доме и вообще в Луизиане. — Она попробовала заглянуть в лицо Моргана, стоявшего к ней вполоборота, однако его черты были непроницаемы, как у бронзового барельефа на фоне хмурого серого неба.

— Почему тебе так кажется?

— Генерал-губернатор О'Райли приложил столько сил, чтобы принудить к повиновению жителей Нового Орлеана; он переделал наши законы, разослал во все концы переписчиков населения, чтобы узнать, сколько нас здесь живет, наконец, он создал у нас целую систему испанских магистратов, так что теперь его место вполне может занять гражданский губернатор. У испанского короля наверняка найдется для него работа в другом месте, а значит — и для вас тоже.

— Твое предположение может оказаться справедливым, но я не уверен, что отправлюсь вслед за О'Райли, когда он отсюда уедет.

— Вы не последуете за ним? Но почему?

— Генерал-губернатору предоставлено право давать участки целинной земли от тысячи до пяти тысяч арпанов тем, кто пожелает их расчистить и обрабатывать. Такое решение было принято, прежде чем он отплыл из Испании. Я оказался здесь в первую очередь по этой причине.

— Он может дать землю кому угодно?

— Да, если этот человек покажется ему достойным.

— Иными словами, любому из его приспешников, любому испанцу, тому, у кого есть достаточно денег, чтобы подтвердить свое достоинство, так?

— Землей нельзя будет торговать, если ты это имеешь в виду, — ответил Морган посуровевшим голосом.