Страница 36 из 131
О хорунжем польской армии Мухе-Михальском мне и не понадобилось распространяться. Адам Семенович отлично знал все как о самом бывшем офицере, так и о нашей с Орловским тактической уловке по использованию фамилии Мухи в целях дезориентации противника. Только секретного документа польской охранки тогда еще не было в наших руках - о назначении крупной премии за поимку неуловимого партизана...
В подтверждение мысли Славинского о влиянии пролетарской революции на отдельных представителей правящих классов и интеллигенцию я привел пример литовского католического священника, "красного попа" Дорошевича, отрекшегося от сана, занявшегося антирелигиозной пропагандой и подпольной работой, а также интереснейший случай с польским ксендзом Долгиновского прихода Вилейского уезда.
Наша первая встреча произошла в 1922 году, когда мои партизаны остановили на шоссе междугородный автобус, в котором ехали купцы, офицеры и ксендз. Последовала команда:
- Сдать оружие, деньги и ценности! Сопротивление бессмысленно!
Побледневшие пленники выполнили приказание. Один только служитель культа заупрямился:
- Проше пана, не забирайте мои деньги. Мне надо добраться аж до Варшавы...
Филипп Яблонский тогда пошутил:
- Святой отец, зачем вам кошелек! В первом же местечке вы отслужите молебен или прочитаете проникновенную проповедь, и верующие соберут вам столько, что хватит доехать до Парижа, не то что до Варшавы.
Мы все посмеялись и не стали забирать у ксендза деньги. Захваченный автобус был нами отпущен со всеми пассажирами, из которых мы никого не тронули. Однако польская контрразведка решила использовать этот факт для очернения повстанческого движения в Западной Белоруссии. Внимание охранки привлекла фигура долгиновского ксендза. Зная, как население верит католическим священникам, контрразведчики решили взять у него расширенные показания о "зверствах бандитов" и потом опубликовать их.
Но его ответы вызвали у ищеек Пилсудского удивление и негодовние. Долгиновский ксендз им сказал:
- Ясновельможные паны, те, кого вы называете бандитами, вовсе не являются ими. Разве разбойники с большой дороги так себя ведут? Они вежливы, дисциплинированны, организованны. Ни один волос не упал с нашей головы. Никого не оскорбили, не ударили, не убили. Средства, отбираемые ими у богатых, они передают бедным. Нет, они далеко не бандиты! Это, несомненно, организация военная ли, политическая ли,- я не знаю. Они хорошо одеты, хорошо вооружены, тщательно побриты. Их возраст 20-25 лет, и ничто не говорит, будто это испорченные люди, уголовный элемент. У меня осталось самое благоприятное впечатление от встречи с ними!
Сколько ни бились над ним, он показаний своих не изменил, и контрразведка осталась ни с чем. А долгиновский ксендз не ограничился устными высказываниями и опубликовал свое мнение о партизанах в периодическом издании "Виленский курьер". Тогдашняя Польша кичилась хилыми ростками буржуазной демократии, и подобный парадокс был вполне в духе времени.
Поступок ксендза благодаря "Виленскому курьеру" стал известен в подполье. Я навел справки о долгиновском священнослужителе и узнал, что в 1920 году, когда Вилейский уезд был занят советскими войсками, особый отдел 16-й армии, не разобравшись, арестовал ксендза по подозрению в сотрудничестве с вражеской разведкой. На его защиту выступило все население прихода, заявив, что ксендз с белополяками не сотрудничал, что он "наш человек, защищал нас от произвола помещиков". Священника выпустили.
Я рассказал Адаму Славинскому лишь первую половину истории о долгиновском ксендзе. Вторую половину он, к сожалению, уже не мог услышать.
Грянула вторая мировая война. С 1939 года Польша была оккупирована немецко-фашистскими захватчиками. Ксендз продолжал служить в костеле, каждый раз приходя в него пешком за полтора километра. Кто-то из верующих посоветовал ему приобрести ослика для поездок из дома на службу и обратно.
- Да где же нынче осла достанешь? - громогласно ответил ксендз.- Всех ослов немцы старостами назначили!
Эта реплика не прошла ему даром. Вскоре оккупанты схватили священнослужителя, и он только чудом да с помощью прихожан спасся от лагеря смерти.
В 1957 году, объезжая места былых сражений, я попал в Долгиновский приход. Спрашиваю, где найти ксендза.
- Вам нужен ксендз-коммунист? - уточняют жители.
- Какой же он коммунист,- говорю.- Служитель культа!
- Партбилета, положим, у него нет,- отвечают мне,- а по всем признакам он коммунист. Хороший человек.
Мне было приятно услышать такие слова о старом знакомце. Разыскал его, напомнил о себе.
- Как же, как же! Узнаю! - сказал он.- Смотри-ка, живой. И золотая звездочка на мундире, и погоны полковничьи. Поздравляю, ясновельможный пан!
Оказалось, ксендз дослуживал в приходе последние дни. Был он уже весьма дряхл и готовился уйти на покой.
- Умереть хочу на родине, в Польше,- поделился он со мной.- Перед тем заеду в Ватикан, добьюсь аудиенции у папы и выложу ему все, что накопилось за десятилетия службы в католической церкви. Хочу, чтобы папа знал правду о коммунистах. Они несут народу правду, свет и счастье.
Слова старика растрогали меня. Надо же, что жизнь делает с людьми!
До лучших времен...
Блокада партизанских лесов.-Воевода подает в отставку.- Репрессии.-Мы еще вернемся!
Все 20 лет оккупации не утихало всенародное сопротивление польским помещикам и капиталистам. Я участвовал в нем с 1920 по 1925 год и все это время восхищался стойкостью, мужеством, героизмом патриотов, поднявшихся на священную борьбу за свои права, за справедливость.
После Столбцовской операции, которая была крупнейшей на протяжении всех лет партизанской войны в Западной Белоруссии, командир корпуса по борьбе с повстанцами генерал Рыдз-Смигла докладывал в ставке Пилсудского, что у него не хватает сил для ликвидации партизан и что их поддерживает поголовно все западнобелорусское население. Многие польские осадники, получившие участки земли на оккупированной территории, бросали их и уезжали. Вслед за ними пустились в бегство некоторые чиновники, предприниматели, помещики.
Наш отряд радовался переполоху в стане врага и принимал меры, чтобы уберечь себя для дальнейших схваток с противником. На некоторое время мы перебрались в Рудницкую пущу, за 100 километров от нашего постоянного лагеря. Отсюда командование посылало связных в Варшаву, в Центральный Комитет Компартии Польши и в Вильно.
Связные возвращались с новыми указаниями и с польскими буржуазными газетами. И вот что мы в них читали: "Сотни людей, которые прячутся в пущах, в своих воззваниях заявляют, что они ведут политическую борьбу, чтобы уничтожить польскую оккупацию в Белорусском крае. Женщины носят им продукты в лес. Из этого видно, что полиция не справляется с таким движением. Один выход - занять эти пущи войсками".
"Если в продолжение нескольких лет не будет изменений, то мы будем иметь на восточных кресах (в восточных провинциях) всеобщее вооруженное восстание. Если не утопить его в крови, оно оторвет от нас несколько провинций. Немедленно нужно ликвидировать все банды. Нужно найти тех, кто им помогает из населения, и со всеми расправиться быстро и беспощадно. На каждое выступление нужно отвечать виселицей. На все белорусское население должен обрушиться ужас, от которого в его жилах застынет кровь".
Тексты злобных писак недвусмысленно призывали правительство к удушению революционного движения. В партийных органах наших связных предупредили, чтобы мы были готовы к жестоким карательным акциям и бдительно следили за маневрами противника. Командование отряда приказало усилить разведку прилегающей местности и шире привлекать помощников из числа местных жителей.
И скоро разведчики сообщили, что в деревнях Беняконцах, Яшуках, Рудниках и Алькенаках появились каратели. Мы сверились с картой и убедились, что неприятель намерен взять Рудницкую пущу в кольцо.