Страница 13 из 42
Я заглянул в кафе у поворота на Бродвей, но Каролин там не было. Хотел оттуда же сделать звонок, но телефон-автомат висел на людном месте. Пришлось пройти еще квартал и заглянуть в восточный ресторанчик – и снова никого, зато автомат находился в укромном уголке. Я заказал чашку кофе и сандвич с пряностями. Голоден я не был, но, помимо булочки на завтрак, с утра не ел и потому решил, что стоит подкрепиться. Сандвич я не доел, кофе выпил весь и попросил десятицентовиков, когда мне давали сдачу.
Первый звонок я сделал Абелю Крау. Дневная «Пост» была уже в киосках, но я даже не посмотрел на нее – знал, что вся третья полоса занята Вандой Колкэннон. Убийство ее могло попасть и на первую полосу, если его оттуда не потеснит что-нибудь чрезвычайное, вроде прогнозируемого вторжения из Южной Америки каких-нибудь жалящих насмерть пчел. Помню, когда было шумное дело Сэма Берковица, «Пост» поместила во всю первую полосу фотографию спящего в камере маньяка, сопроводив ее кричащей надписью: «Сэм спит!!!»
Слух об убийстве наверняка разнесся повсеместно и должен был дойти до Абеля по радио, телексу или с печатной страницы. Любая краденая вещь стоимостью, исчисляемой шестизначным числом, – штука довольно горячая, можно и обжечься. А тут убийство! Считай, пожар разгорелся. От такого Абель будет не в восторге. Хорошего настроения ему мой звонок не прибавит, зато хоть я ему повторю еще раз, что, может быть, мы и плохие, но в мокром деле не участники.
Я держал трубку ровно двенадцать гудков, пока мой десятицентовик не выскочил из аппарата назад. Подумав полминуты, я набрал номер снова. Бывает, что ткнешь палец не туда, куда надо, или вдруг связь забарахлит.
Нет, молчит. Я набрал его номер по памяти, телефонной книги под рукой не было, поэтому я на всякий случай позвонил в «Справочную», и выяснил, что память меня не подвела. Я позвонил Абелю в третий раз, но результат был тот же самый. Может быть, как раз в это время он торгуется с покупателем из-за нашего никеля. Может быть, он зашел в свою любимую кондитерскую на Западной Семьдесят второй и скупает все, что попадается на глаза. Или дрыхнет, прикрыв телефон подушкой. Или мокнет в ванной. Или же прогуливается в Риверсайдском парке, искушая тамошнее хулиганье... Все может быть.
Я снова позвонил по 411 и попросил номер галереи «Нэрроубэк» на Западном Бродвее в Сохо. После четырех гудков я уже подумал, что мне вообще не суждено сегодня до кого-нибудь дозвониться, но тут услышал хриплый от беспрерывного курения голос Дениз Рафаэлсон.
– Привет, – сказал я. – Мы готовы к ужину?
– Берни?
– Он самый.
Последовала небольшая пауза.
– Что-то я перепутала, – сказала она наконец. – Работаю, как зверь, голова от красок раскалывается. Мы что, на сегодняшний вечер договаривались?
– Вроде так. В прошлый раз идея родилась. Значит, умерла, не успев родиться.
– Надо записывать, – сказала она. – А я этого не делаю. Извини, Берни.
– У тебя другие планы?
– Планы? Да нет. Хотя, если я забыла о свидании с тобой, то уж о прочем и подавно. Насколько я помню, сегодня у меня вечеринка. Придут Трумен и Гор, Хилтон хотел посмотреть мои последние работы – ему предстоит писать обзор в воскресную «Таймс». Энди обещал привести Мэрилин, если только она в городе. Ты знаешь, что это такое – принадлежать к кругу людей, которых узнают по одному имени? Я? Что я? Да будь я хоть Джеки, все равно спросят документы, если захочу получить в банке деньги по чеку.
На телефонные хохмы Дениз мастерица. Я познакомился с ней тоже по телефону, совершенно случайно, когда разыскивал одного художника, о котором я не знал ничего, кроме фамилии. Она посоветовала, что надо сделать, мы разговорились, и пошло-поехало. С тех самых пор мы встречаемся время от времени, и если наши свидания оставались эпизодическими и не переросли во что-то более прочное, то это все равно не самое худшее в том, что теперь принято называть межличностными отношениями.
– Я знаю, что должна была сделать – притвориться, – говорила Дениз. – Когда ты спросил, готова ли я к ужину, надо было сказать «да» и точка. Какая жалость, что я не употребляю наркотики! Тогда можно было бы сказать, что только что выкурила травку, вот в голове все и перепуталось. Ты поверил, что это от красок?
– Конечно, поверил.
– Потому что я действительно свободна сегодня вечером. Даже если я и забыла о свидании, ничто не мешает мне на него прийти. Мы условливались, где встретиться?
– Почему бы мне не заскочить к тебе? Примерно в половине восьмого.
– Правда, почему бы и нет?
– Тогда я заскочу.
– Я буду ждать. Что-нибудь приготовить?
– Нет, мы куда-нибудь сходим.
– Звучит многообещающе. Может быть, я успею закончить эту проклятую картину. Тогда полюбуешься. А может быть, и нет. «Берни в 7.30». Знаешь, я записала. Теперь уж точно не забуду.
– Я верю тебе, Дениз.
– Одеться как-нибудь по-особому?
– Простенько, но со вкусом и с улыбкой.
– Хорошо.
Я попробовал позвонить Абелю еще раз, но напрасно. Было уже половина второго, и я пошел в «Салон для пуделей». Каролин только что освободилась.
– А, это ты! – встретила она меня. – А я ждала-ждала, вижу – тебя нет. Пошла к тебе, но магазин заперт. Пошел, думаю, за ленчем. Вернулась сюда, снова подождала, потом махнула рукой и пошла поесть одна.
– Ни в кафе, ни у Мамуна тебя не было.
– Захотелось чего-нибудь горяченького внутрь, а то от вчерашних сладостей... Господи, ну и утро!
– Тяжелое?
– Голова была как футбольный мяч после матча с участием Пеле. Ты хоть представляешь, что это такое – возиться с большим шнаузером, когда у тебя сахарное похмелье?
– Нет.
– Вот счастливчик! Значит, в кафе был и у Мамуна? Искал меня?
– Вроде того.
– Просто так или понадобилась?
Мне ужасно не хотелось портить Каролин настроение, но выхода не было.
– Хотел сказать, что ты потеряла перчатку. Резиновую перчатку с вырезанной ладонью.
– Твою мать!..
– Не надо так говорить, нехорошо. Отдает мужским превосходством.
– Плевать я хотела на мужское превосходство! Я поняла, что потеряла ее, когда ложилась спать. Вторую я сама выкинула. Не хотела ничего тебе говорить. Как ты узнал? Рылся в моем мусорном ведре, что ли?
– Только и знаю, что подбирать за тобой мусор. Началось как извращение, а стало привычкой.
– Так оно всегда и бывает.
– А в твоем мусорном ведре я не рылся. Если интересуешься, могу сказать. Перчатку ты выронила в садике у Колкэннонов.
– Правда? Господи, теперь меня посадят! Но откуда ты узнал? Неужели ходил туда? Нет, не может быть.
– Мне ее показали.
– Но кто... – Каролин наконец поняла. Лицо ее вытянулось. – Неужели полицейские?
– Угадала.
– Тебя арестовали?
– Нет, но в управление возили.
– А потом?
– Потом отпустили. Рука у меня больше твоей. Перчатка не налезла. И Колкэннон меня не опознал.
– Как же он мог тебя опознать? Он тебя в жизни не видел.
– Вот именно. Вижу, за ленчем газет не смотрела?
– Только утром перелистала «Таймс»... А что?
– Длинная история, но ты должна ее знать, – сказал я. – Слушай сюда.
Пока я рассказывал, дважды звонил телефон. Каролин включила автоответчик, чтобы звонившие могли при желании передать сообщение. Потом в салон зашел невысокий человек с грустными глазами и накладными волосами. Он справился о видах услуг и расценках. Если собаки, как утверждают, похожи на своих хозяев, то у него, должно быть, была такса.
Когда я закончил рассказ, Каролин покачала головой.
– Не знаю, что и сказать. Эта перчатка... Погано с моей стороны.
– Что делать, бывает.
– Хотела помочь, а сама напортачила. Это все равно что разбросать позади себя крошки от хлеба.
– Не совсем. Крошки бы птицы склевали.
– Ага... Даже не верится. Ванда Фландерс Колкэннон – мертвая! В голове не укладывается.