Страница 72 из 93
Все было именно так. Остается лишь добавить, что систему пропусков придумал Ф. Э. Дзержинский. Система была очень проста, удобна, надежна. Текст пропусков ("на право свободного входа") за подписью коменданта и с печатью Военно-революционного комитета оставался неизменным, но цвет бумаги, на которой печатались пропуска, менялся по нескольку раз в сутки. Выдавались двулистики то красного, то белого, то лилового, то зеленого цвета. На этом чаще всего и попадались вражеские агенты. У меня, как и у Джона Рида, тоже был постоянный пропуск за подписью Ф. Дзержинского. "Дано сие В. Васильеву командиру 2-го Сводного отряда". Без пропусков никто, даже члены ЦК, командиры отрядов, не мог попасть в Смольный.
Часовые, свободные от караульной службы, из Смольного никуда не отлучались. Спали тут же под лестницей или в вестибюле, укрываясь шинелями, куртками, не выпуская винтовки из рук. Лежали покотом, занимая все свободное пространство. Старшие покрикивали: "Проход оставь! Проход оставь!"
Все эти детали, живые картинки тех дней вспоминаются, когда перечитываешь книгу Джона Рида.
Она писалась в 1918 году по горячим следам событий человеком, который навсегда связал себя с русской революцией, но Джон Рид "старался рассматривать события оком добросовестного летописца, заинтересованного в том, чтобы запечатлеть истину"{141}.
У нас его книга впервые была напечатана в 1923 году, а прочитал я ее на одном дыхании - год спустя, уже став слушателем Академии Генерального штаба Красной Армии.
Джон Рид... В октябрьские дни семнадцатого это имя мне ничего не говорило. И вот - Красная площадь, Мавзолей, могила Свердлова, Стена коммунаров и на сером мраморе у Кремлевской стены - "Джон Рид. 1887-1920".
Что он сделал? Почему американец похоронен рядом с вождями русской революции, ее выдающимися героями?
Уже тогда мне хотелось получить ответ на этот вопрос. Но по-настоящему заинтересовался я Ридом и его книгой по... рекомендации В. И. Ленина.
"Эту книгу, - писал Ильич в 1919 году в своем предисловии к американскому изданию (с этим предисловием книга Рида вышла и у нас), - я желал бы видеть распространенной в миллионах экземпляров и переведенной на все языки..."{142}.
Прочитав "с громаднейшим интересом и неослабевающим вниманием" книгу Джона Рида, Владимир Ильич горячо, от всей души рекомендовал ее "рабочим всех стран", так как увидел в ней "правдивое и необыкновенно живо написанное изложение событий, столь важных для понимания того (здесь и дальше курсив наш. - В. В.), что такое пролетарская революция, что такое диктатура пролетариата"{143}.
Я засел за книгу Рида. С тех пор она - "сгусток истории, истории в том виде, в каком ее наблюдал" автор, стала для меня настольной. И по сей день считаю эту книгу лучшим из всего, что написано о революции свидетелями и участниками ее. Глубоко убежден: рекомендация В. И. Ленина ничуть не устарела в наше время. И сегодня горячо советую: читайте Джона Рида, и перед вами откроется не только общая картина "настоящей, народной массовой революции", но и картинки, выхваченные из жизни, из бурного потока, без которых нельзя почувствовать, понять дыхание, пульс Октября.
Для меня, участника многих событий, описанных Ридом, книга обладает еще и особым свойством. Читаешь - и тебя не оставляет ощущение, что автор всюду следовал за тобой; вместе с тобой, затаив дыхание, слушал Ленина ("Ленин говорил, широко открывая рот и как будто улыбаясь; голос его был с хрипотцой - не неприятной, а словно бы приобретенной многолетней привычкой к выступлениям - и звучал так ровно, что, казалось, он мог бы звучать без конца..."){144}.
Был рядом, когда ты шел по длинным, сводчатым коридорам Смольного или когда спускался в столовую - "обширную и низкую трапезную, в нижнем этаже" и становился "в очередь, ведущую к длинным столам, за которыми двадцать мужчин и женщин раздавали обедающим щи из огромных котлов, куски мяса, груды каши и ломти черного хлеба".
Дальше точно схваченная картинка быта тех дней. "Жирные деревянные ложки лежали в корзинке. На длинных скамьях, стоявших у столов, теснились голодные пролетарии. Они с жадностью утоляли голод, переговариваясь через всю комнату и перекидываясь незамысловатыми шутками.
В верхнем этаже имелась еще одна столовая, в которой обедали только члены ЦИК. Впрочем, - тут же мимоходом сообщает Джон Рид, - туда мог входить кто хотел. Здесь можно было получить хлеб, густо смазанный маслом, и любое количество стаканов чая"{145}.
Читателя, знакомого по книгам и фильмам с голодным, более чем спартанским бытом революционного Петрограда, наверняка смутят "куски мяса", "ломти черного хлеба", "хлеб, густо смазанный маслом".
Но и тут Джон Рид - строгий летописец тех дней - верен себе, верен правде.
Все было: осьмушки хлеба, селедочные супы и щи, чай с сахарином, кипяток "без ничего" или с той же ржавой селедкой, но в конце октября и в дни восстания питание по тем временам (продовольственными вопросами ведали в те дни члены ВРК С. Я. Багдатьев и Н. А. Скрыпник) было поставлено отлично. К тому времени крупнейшие продовольственные склады города уже находились под полным или частичным контролем Советов и Красной гвардии. Мясо, крупу, жиры предоставил в распоряжение ВРК Балтфлот. От Нарвской заставы в Смольный шли подводы, закрытые фургоны, площадки с хлебом. Путиловцы в спешном порядке выделили целый обоз походных военно-полевых кухонь. Они стояли во дворе Смольного института в два ряда. Такие же кухни появились на улицах и площадях города - в тех районах и секторах, где сосредоточивались готовые к выступлению отряды Красной гвардии. Тысячи работниц, среди них Поля, дочь моего дяди Ивана, сестры А. Е. Васильева - Христя и Мария, добровольно встали у кухонь. Рядом - длинные, наспех сбитые столы. На столах металлические миски, ложки, кружки. Щи, каша, кипяток или чай выдавались здесь днем и ночью.
Я рассказываю об этом подробно, потому что революция - это не только штурм, молниеносные атаки, баррикады, порыв и энтузиазм, но и эти незаметные, неброские, негероические на первый взгляд будни: горячие щи, кипяток, густо посыпанный солью или сахаром ломоть черного хлеба.
"Десять дней, которые потрясли мир" воскрешают в памяти не только общие, монументальные картины борьбы и быта великой народной революции. Недавно, в который раз перечитывая любимую книгу, я впервые обратил внимание на эпизод, имеющий непосредственное отношение к человеку, который в те далекие годы был самым близким моим другом.
Тут нам придется заглянуть несколько вперед. 29 октября (11 ноября по новому стилю) контрреволюция перешла в наступление. Утром в Царское Село (ныне - Пушкин) под торжественный колокольный звон всех церквей вступили казачьи части генерала Краснова. Сам Керенский, еще недавно бежавший из Зимнего дворца, ехал впереди пока еще верного ему войска. С вершины невысокого холма перед новоявленным Бонапартом открылись золотые шпили и купола столицы.
В это же утро Петроград был разбужен треском ружейной перестрелки и громким топотом марширующих людей. Выступили юнкерские училища: Владимирское, Павловское, Михайловское. Отряды михайловцев заняли телеграф, военную гостиницу, телефонную станцию, установили прямую связь с Керенским. Смольный на несколько часов оказался отрезанным от города, от страны. Весь день шли ожесточенные бои между красногвардейцами и юнкерами.
Джои Рид воссоздает один из самых драматических эпизодов подавления мятежа. Матросы и красногвардейцы окружили Владимирское и Павловское училища, потребовав от юнкеров немедленно сдаться. Керенский по телефону приказал: ни в какие переговоры с Военно-революционным комитетом не вступать. Двух делегатов-парламентеров, шедших с белым флагом, юнкера убили. И тогда, как свидетельствует Рид, красногвардейцы залили здание училища "морем стали и огня"... "Сами их предводители не могли остановить ужасной бомбардировки... Красногвардейцев ничто не могло остановить... В половине третьего юнкера подняли белый флаг".